Раймонд Чэндлер - Кровавый ветер

— У меня и мысли не появлялось, что она работает с полицией!

— А она и не работала с полицией. Цель ее — месть. Воздаяние, большая любовь, большая ненависть. Но я все же надеялся, что она поумнеет и сдаст этого мерзавца нам. А она вот… выкинула фокус.

— Может, она тебя не поняла?

— Не может. Я так сказал, что не понял бы только мертвый. Сказал, что Майер продал ее Микеле. Приказал категорически носа не высовывать. И повторил. Она ведь не ребенок, сам понимаешь.

— Нет, не ребенок. — Смерть. Разрушение. Отчаяние… — О'Рурк… Если она погибла… Я на тебя смотреть не смогу… А мы ведь с тобой… Черт! Почему ты мне не сказал?

— Не мог. Я обещал ей. Дал слово. Поклялся. Лишь на этом условии она согласилась работать с нами. Вообще-то я все же не сдержал обещание. МакБрайд ведь тебя привлек. Через Майера.

— И надпись на конверте. Она доверилась моей чести…

— Знаешь, слишком уж много тут чести намешано… Не прочитай ты письмо, мы б не знали, куда теперь ехать. В конце концов, я должен печься о своей чести, а не караулить твою. Это к лучшему, что ты его прочитал.

— Да, — согласился я, — это к лучшему.

— Ну вот и отлично. — Он протянул мне руку, но я не обратил на нее внимания. Он глянул на свою ладонь и сунул ее обратно в карман, — Каждый должен пройти свой путь.

— Я думал, ты мне друг, настоящий друг, а ты просто коп. Настоящий коп.

— Настоящий коп. Честный коп, — подчеркнул О'Рурк.

Брофи вел что надо. И сирену не берег. Бродвей, Ван-Кортленд-парк, Централ-авеню… Шестьдесят миль, шестьдесят пять…

Я бы на бетонке по прямой до восьмидесяти разогнался, может, и до девяноста перед поворотом на Такахоу-роуд. Но… повороты — штука опасная, и, чего доброго… У нас ведь не автогонки, не экскурсия по дорогам мегаполиса. Не рекламный киноролик «Недвижимость Вестчестера» или «Тормоза и моторы». Наперегонки со смертью — вот наша гонка…

В пяти милях от Уайт-Плэйнз О'Рурк высунулся из окошка, потом хлопнул по плечу Брофи. Автомобиль замер у перекрестка, и я услышал рокот другого мотора. Сверху.

Высоко над нами кружил маленький биплан. Мотор его чихал, дымил, самолетик нырнул, выровнялся, чуть набрал высоту и устремился по прямой над дорогой, параллельной нашей.

Мы бросились в погоню. Автомобиль последней модели казался доисторической колымагой, а мы в нем — дикарями-охотниками. Самолет постепенно уменьшался и скоро затерялся вдали.

Шестьдесят… Шестьдесят пять… Дорога виляла, автомобиль бросило на обочину, пришлось съехать в поле. О'Рурк указал Брофи на рощицу, в которой можно было спрятать машину:

— Оставь ее там, в тенечке.

— Черт, что-то делать, ради того, чтобы что-то делать, — нервничал я.

О'Рурк показал на другую группу деревьев:

— Не высовывайся. Я все-таки не зря следил за Микеле все эти недели. «Роллс-ройс» его сразу узнаю.

Под деревьями замер тяжелый автомобиль. Но мое внимание приковал не сам автомобиль, а фигура человека рядом. Человек внимательно следил за полетом аэроплана.

Вспышка! Или мне почудилось? Но О'Рурк рядом констатировал:

— Пожар на борту. Прыжок. Парашют… не раскрылся.

Горбатая фигурка чуть поколебалась — и закувыркалась вниз, к земле, со все возрастающей скоростью. Я ожидал рывка, вздутия громадного пузыря, сдерживающего падение, — тщетно. Руки и ноги фигурки беспорядочно дергались, к земле как будто летела тряпичная кукла.

— Бог мой, — услышал я голос О'Рурка, — он выбросил ее из самолета…

Падающее тело врезалось в деревья, и я зажмурился. Конец Флэйм… Конец всему…

— А сам он… — недоумевал О'Рурк. — Самолет-то горит. Теряет управление. Что-то у него не ладится.

Действительно, самолет нырял, заваливался набок, приближался к земле… Вот снова рванулся вверх, опять потерял высоту, нырнул и врезался в кроны деревьев в сотне футов от нас.

— Ее… Ее уже не спасти, — сдавленным голосом проговорил О'Рурк. — Но этот гад, если он еще жив, теперь никуда не денется. Попался с поличным.

И мы понеслись через поле.

Я не совсем понял, что произошло, но падал аэроплан неравномерно, вихляя из стороны в сторону, и перед самой землей вдруг задрал нос к ускользнувшему от него навсегда небу. Лишь после этого он прочно застрял в ветвях двух мощных дубов.

И огонь.

— Быстрее! — крикнул О'Рурк. — Как бы бак не взорвался.

— Пусть сгорит, скотина! — завопил я, но тут же одумался. Подпрыгнув, я зацепился за ветку, подтянулся…

…Передо мной пятна физиономий присяжных… Мантии судей… И я заявляю, что мне привиделся пистолет в руках Микеле Горгона. И я выстрелил, защищая свою жизнь. Взять Микеле? Судить его? Человека, который покупал суды и судей? Нет, никаких судей, никакого правосудия. Есть иной суд. Есть Высший Судия.

Вот он, скрючился в кабине, сволочь. В лицо мне пахнуло жаром пламени, ветер порывистый, неровный.

— Привет, доктор! — крикнул я в каком-то приступе яростного безумия, ненависти, чего-то еще, от чего хотелось рыдать.

О н услышал. Шевельнулся, попытался подняться.

Правой рукой я схватил пистолет. Левой схватил его за шлем и повернул к себе голову. Пусть знает!..

На меня смотрели широко раскрытые испуганные глаза. Это Флоренс Драммонд. Флэйм!

Не помню, как я ее вытащил. Скорее всего, только мешал О'Рурку и Брофи. Может быть, обошелся без них. Из головы выскочило. Помню, как она лежала на траве.

О'Рурк хлопотал насчет воды, Брофи побежал к машине за дежурной фляжкой в бардачке. Я держал Флэйм в руках.

— Это не убийство, Рэйс, — повторяла она в который раз. — Я пропорола его парашют ножом. И сказала ему. Сказала перед тем, как он прыгнул. Но он прыгнул. Оставил меня в горящем самолете. О моем парашюте он тоже позаботился.

— Хватит, хватит, — остановил я ее. — О'Рурку об этом знать необязательно.

Слышал О'Рурк или нет, не знаю. Но я видел, как он направился через поле к месту падения Микеле Горгона.

А Флэйм рассказывала:

— Я должна была выяснить обстоятельства смерти сестры и катастрофы, изуродовавшей ее. Узнать, хотел ли он ее убить, подстроил ли аварию. Потому и направилась на встречу. Самолет он купил на мое имя. Боялся, что выяснится правда о Розмари. Боялся — панически боялся — ночного голоса в телефонной трубке и подготовил путь к бегству. От меня ничего не утаил. Как только взлетели, так и принялся рассказывать. Похвалялся. Смаковал. И как убил ее — заставил покончить с собой — в больнице, использовав ее физическую и психическую немощность. Сообщил ей, что в потайном карманчике хранятся яд и зеркало. И пообещал через два часа привести того, кого она любила.

Она замолчала и протерла сухие глаза. Плакать она, как я подозреваю, не научилась.