Орсон Уэллс - Мистер Аркадин

Амстердам встретил меня привычным запахом селедки, дыма, гниющих фруктов и незабываемой гладью неподвижной воды. Мне не сразу удалось найти лавку Требича на задворках старой синагоги, поразительно узкой и зажатой между двумя нарядными домами с каменными лестницами, как моллюск в раковине. Витрина лавки так закоптилась от пыли, что на ней едва можно было разобрать: «Антиквариат — Букинистическая книга — Редкости». Спускаясь по ступенькам, ведущим вниз, я заметил криво написанное объявление:

English spoken

Se habla Espanol

Man spricht Deutsch

Si parla Italiano

Man spreekt Hollandsch

Gavaritze po Ruski

Movi cie po Polusku

И о чем это Требичу говорить на стольких языках? Прежде чем открыть запыленную дверь, я остановился на пороге. Бургомил Требич. То самое имя, что дал мне Тадеуш. Да, это вполне подходящее местечко, чтобы выудить кое-какие сведения о Софи. Потому что сейчас я искал ее след. «Cherchez la femme» [2] Ищите женщину (франц.). , как говорится в дешевых криминальных романах. Только она могла пролить свет на прошлое Аркадина. Я привык рассчитывать на женщин: они приносили мне удачу. Кроме того, женщины обладают удивительным свойством привязываться к вам как раз за то, что они для вас делают; и чем более слабым, беззащитным и неблагодарным бываете вы в их глазах, тем больше они готовы для вас сделать. Так, во всяком случае, поступали все женщины, с которыми мне приходилось иметь дело. Например, Мили.

Мы с Мили прошли через всякое — глупость, измену, ревность. Но эти сантименты не приносили мне огорчений, порой они даже льстили моему самолюбию. Она никогда не осуждала меня, и все, что она от меня требовала — быть рядом, быть преданным, — было легко и приятно выполнимо. Пока я держался возле нее, мне было, легко и спокойно.

Втайне я рассчитывал на Софи, как привык полагаться на Мили. Правда, неизвестно, в каком она возрасте — ровесница она Аркадину или старше его, — но и в пятьдесят женщины не лишены маленьких слабостей. Напротив даже. Взять, к примеру, Миртель…

Но Миртель к делу не относится. Пока и Софи тоже. На повестке дня у нас Требич.

Я решил как следует подготовиться к этой встрече и, прежде чем спуститься по этим стертым ступеням, хорошенько обдумал все в маленьком матросском бистро. Дубовые панели насквозь пропитались табачным дымом, в углу уютно гудела изразцовая плита, сверкавшая в густом воздухе, на ней варилась еда, и оттуда исходил анисовый дух. Я был там один-одинешенек, разум мой туманился, и я в двадцатый раз перечитывал письмо от Мили: «Мой дорогой, я виделась с Тадеушем. Не беспокойся. Он, по-моему, не собирается возвращаться к этой неапольской истории».

У меня не хватило мужества самому встретиться с Тадеушем. Он узнал от Мили о моем аресте и конфискации «Королевны» и груза. Выйдя из тюрьмы, я впутался в эту историю с Аркадиным, и путь моих скитаний пока что не вывел меня к Танжеру. Но если быть честным, то я из осторожности избегал марокканского берега. Когда Профессор напомнил о Тадеуше, я придумал первое попавшееся оправдание — будто мне срочно надо в Бельгию. Я собирался подослать к нему Мили. Да, видно, сам дьявол вмешался в это дело.

Возвратившись к себе в отель в Копенгагене, разочарованный беседой с Профессором, я нашел там длиннющее письмо от Мили, написанное ужасным почерком на тончайшей бумаге авиакомпании, почти неразборчивое, где слова налезали друг на друга, полей не было и в помине, а уж о стиле и говорить не приходилось. Как она в таких случаях заявляла, «как говорю, так и пишу». Я держал с ней связь. Перед отъездом из Испании я встретился с ней в Барселоне. Круиз, который собирался устроить Аркадин, не состоялся, он переменил решение и бесцеремонно отослал гостей восвояси, а моя темнокудрая подружка оказалась перед мрачной перспективой одинокого возвращения во Францию. Я уверил ее, что уезжаю без Райны, что даже не намерен видеться с ней. Собственно, таков был приказ Аркадина, а выполнять его приказы было необходимо, чтобы как-то справиться с поручением.

В разрыве с Райной Мили усматривала доказательство моей любви.

Райна с отцом должны были отправиться в Англию, а Мили пришла проводить меня на самолет, которым я улетал в Цюрих. Мы договорились сообщаться через авиапочту компании «Америкен Эрлайнз», и ее письма долго блуждали, прежде чем доходили до меня.

Она устроилась в Париже. Вдвоем с какой-то девушкой они сняли мезонин на улице Виктора Массе. Ей хотелось подыскать работу в ночном клубе или фотографироваться для журналов. Я предпочел, чтобы она не выезжала из Франции и обеспечивала мне надежный тыл. Через определенные промежутки времени я посылал ей деньги, заимствованные из тех, что были отпущены Аркадиным на дорожные расходы. Мили пребывала в состоянии любовного нетерпения, страстно ожидая моих писем.

Я как раз находился в Салониках, когда она отправила мне письмо, где сообщала, что прослышала от одной танцовщицы, с которой познакомилась на борту «Райны», будто Аркадин под воздействием исключительно благоприятной погоды все же решил устроить морское путешествие вокруг испано-португальского побережья с заходом в Северную Африку. «Ты не представляешь, — писала она, — как меня греет эта идея. Я тут помираю с голоду, на ужин у меня лишь кусочек салями, и все. И потом, одиночество…»

В случае возражений я должен был послать телеграмму. Но когда я получил это письмо в Вене, куда возвратился с Балкан, яхта была где-то в районе Балеарских островов, откуда мне пришла открытка с цветами и следующим текстом, прочитав который я не мог удержаться от смеха: «Здесь прелестно, и природа и все, и из-за этого я думаю о тебе». Дорогая Мили, сердце твое — чистое золото.

С чего бы я стал возражать, чтобы она тешилась шампанским и заливным цыпленком за хозяйский счет? Аркадин же и не подозревает, что я получаю информацию о нем из первых рук и только для виду тяну переписку с его секретарями.

Не знаю почему, послав ему столько реляций о безуспешных розысках, я скрыл от него открытие, сделанное в Цюрихе. Мне хотелось максимально использовать достигнутое преимущество, не выдавая до поры своих удач, чтобы произвести неожиданный эффект, но у меня все же не хватило терпения, и я похвастал перед Мили.

Оправданием тому было мое желание проявить свои деловые качества, чтобы отправить ее к Тадеушу. Без этого я не получил бы адрес Требича, и едва завязавшаяся ниточка сразу бы оборвалась. Потягивая Кюрасао в том амстердамском бистро, я обманывал себя, пытаясь представить дело так, будто я действую по собственной воле. Наступала ночь, дверь все чаще отворялась, впуская моряков, приносивших с собой густой запах тумана. На улице шарманка тянула любовную песенку.