Джозефина Тэй - Дело о похищении Бетти Кейн

— Нет, дом довольно безобразный. Но есть хорошие вещи.

— Вряд ли они содержатся в таком же порядке, как наша мебель, — сказала тетушка Лин, не без гордости взглянув на прекрасный буфет и стулья, стоявшие вдоль стены. — Кстати, пастор вчера сказал: если бы он не знал, что это жилое помещение, он решил бы, что здесь музей.

Упоминание о пасторе навело ее на новую мысль…

— Кстати, будь особо терпеливым с Кристиной, прошу тебя. Кажется, она собирается вновь «спасать душу».

— Бедная, бедная тетя Лин, вот напасть! Сегодня за утренним чаем на блюдце оказался какой-то священный текст, начинавшийся словами: «Ты, Господь, меня видишь…» Она, что ж, снова меняет секту?

— Да. Уходит от методистов и вступает куда-то еще. Теперь-то она непременно спасется. Пела гимны все утро.

— Она всегда поет гимны!

— Да, но не «Меч Господень». Когда она поет про «жемчужные венцы» или «улицу золота», тогда я спокойна. Но стоит ей запеть «Меч Господень» — все кончено, мне самой придется возиться с пирогами.

— Но, тетушка, ты печешь ничуть не хуже Кристины!

— А вот и нет! — объявила Кристина, внося второе блюдо. Это была крупная, полная женщина с отсутствующим взглядом. — Ваша тетушка печет лучше меня только сдобные булочки, да и то раз в год. А если меня в этом доме не ценят, я могу и уйти.

— Кристина, душенька, — сказал Роберт, — вы же знаете, что без вас этот дом себе нельзя представить! А если вы уйдете, то я пойду за вами на край света. Хотя бы из-за одних только сливочных тортов. Кстати, нельзя ли сделать завтра сливочный торт?

— Нечего кормить сливочными тортами нераскаявшихся грешников. Да, по-моему, у нас и сливок-то нет. Ладно, посмотрим. Советую вам, мистер Роберт, подумать на досуге о своей душе.

Когда дверь за ней закрылась, тетя Лин тихо вздохнула:

— Двадцать лет, — произнесла она задумчиво, — целых двадцать лет. Ты даже вряд ли помнишь, когда она впервые здесь появилась сразу после приюта. Ей было всего пятнадцать, такое худенькое, несчастное существо. Она очень много ела за чаем и уверяла, что будет молиться за меня всю жизнь. И, знаешь, я думаю, она действительно молится.

Что-то похожее на слезу блеснуло в голубых глазах мисс Беннет.

— Надеюсь, она повременит со спасением души, пускай сначала сделает сливочный торт, — отозвался Роберт, настроенный на грубо материалистический лад. — Как тебе понравилось кино?

— Ах, милый, я никак не могу забыть. Ведь у него было пять жен!

— У кого?

— То есть не сразу, конечно, а по очереди. Сначала он был студентом. Юным и романтичным. И…

Тетя Лин принялась излагать содержание фильма, но Роберт не слушал. Ему вдруг припомнился дом Фрэнчайз, и вернулся он к реальности, когда было пора перейти в гостиную пить кофе.

— Очень миленькая вещица, если бы только горничные это могли понять!

— О чем ты?

— О переднике. Она, видишь ли, была горничной в замке и щеголяла в этой смешной муслиновой тряпочке, словом, в фартучке, и прехорошеньком! Между прочим, у этих женщин из Фрэнчайза есть горничная? Нет? Так я и думала. Морили голодом ту, которая у них была. Давали ей…

— Тетя Лин!

— Уверяю тебя! Утром — одни крошки, оставшиеся от их завтрака. А когда у них бывал молочный пудинг…

Роберт не дослушал, что там происходило с молочным пудингом. Несмотря на вкусный ужин, он внезапно почувствовал себя усталым и мрачным. Если добрая, глупенькая тетя Лин спокойно повторяет идиотские сплетни, не видя в том никакого вреда, что же произойдет в Милфорде, когда история с девочкой получит огласку?

— И, кстати, о горничных… Маленькая горничная Карлея попала в беду!

— Ты, очевидно, хочешь сказать, что кто-то вовлек ее в беду!

— Да, Артур Валлис, официант из «Белого оленя».

— Как? Опять Валлис?

— Не могу взять в толк, почему этот человек не женится? Ему бы это обходилось гораздо дешевле.

Но Роберт снова перестал слушать. Он снова был в гостиной Фрэнчайз, и кто-то посмеивался над его нетерпимостью к разного рода обобщениям. Он снова был в неопрятной комнате с мебелью, не знавшей полировки, где на стульях валялись какие-то вещи, и никто в доме не думал их прибирать. И где, как вспомнилось ему сейчас, никто не бегал за ним по пятам с пепельницей.

Прошло больше недели, и вот в один прекрасный день в дверь кабинета Роберта просунул свою маленькую седую голову мистер Хэзелтайн и сообщил, что пришел инспектор Хэллам. Затем голова исчезла: очевидно, ее владелец отправился за инспектором. Роберт с удивлением почувствовал, что волнуется — волнуется так, как в дни юности при виде доски с прикрепленным к ней листком, сообщавшим о результатах экзамена. Неужели жизнь его так безнадежно скучна, что чужая беда может до такой степени выбить его из колеи? Или дело в том, что всю последнюю неделю мать и дочь Шарп неотступно были в его мыслях и перестали быть ему чужими?

Из осторожных слов Хэллама Роберт понял, что на основании существующих сегодня показаний Скотленд-Ярд никаких действий предпринимать не собирается. Блэра особенно поразили слова: «существующие сегодня показания». Итак, дело не закрывается. Просто они пока что будут сидеть тихо. Эта мысль о притихшем в ожидании Скотленд-Ярде не слишком успокаивала в данных обстоятельствах.

— Я так понимаю, что у них нет подкрепляющих свидетельств?

— Они не могут найти грузовик, который подвез девочку, — сказал Хэллам.

— Вряд ли это обстоятельство их так уж удивляет.

— Именно, — согласился Хэллам. — Ни один шофер не пойдет на риск потерять работу, сознавшись, что он кого-то подвез. В особенности девушку. Хозяева грузовиков весьма строги. А уж если с девочкой произошли неприятности и этим заинтересовалась полиция, то ни один человек в здравом рассудке в жизни не признается, что он ее видел. — Хэллам взял сигарету, предложенную Робертом. — Им вот как необходим шофер грузовика. Или кто-нибудь в этом роде.

— Да-а, — задумчиво протянул Роберт. — А что вы думаете о девочке, Хэллам?

— Девочка? Право, не знаю, что сказать… Славная девчушка. По-моему, искренняя. Могла бы быть моей дочкой.

«Вот оно, — подумал Блэр, — вот в чем главная опасность, если дело дойдет до суда. Каждому присутствующему непременно будет казаться, что девочка, дающая показания, могла бы быть его собственной дочкой. Не потому, что она беспризорная, а именно потому, что она небеспризорная. Форменная школьная курточка, юное, не тронутое косметикой личико, милые ямочки на щеках, широко расставленные честные глаза — для представителей обвинения лучшей пострадавшей и не придумаешь!»

— А в общем, такая, как и всякая другая девочка ее возраста, — добавил Хэллам. — Ничего худого о ней не скажешь.