Артур Конан Дойл - Записки о Шерлоке Холмсе

— Откуда вы знаете, что она ему дорога? — спросил я.

— Новая стоит, по-моему, семь с половиной шиллингов. Теперь, как видите, трубка дважды была в починке: сначала чинили деревянную часть мундштука, потом янтарную. Легко заметить, что оба раза ее скрепляли серебряными кольцами, которые стоят дороже самой трубки. Нужно высоко ценить свою трубку, чтобы подправлять ее снова и снова, вместо того чтобы купить за те же деньги новую.

— Что-нибудь еще? — спросил я, видя, что Холмс вертит трубку в руке и рассматривает ее со свойственной ему вдумчивостью.

Он поднял трубку и постучал по ней длинным, тонким указательным пальцем, как профессор анатомии, читающий лекцию о какой-нибудь кости.

— Попадаются иногда необычайно интересные трубки, — сказал он. — За исключением часов и шнурков для ботинок, никакие предметы не обладают такой ярко выраженной индивидуальностью. Указания, имеющиеся на этой трубке, однако, не очень характерны и не очень важны. Ее владелец, по-видимому, человек мускулистый, левша, с превосходными зубами, беззаботный в своих привычках и довольно зажиточный.

Все эти сведения мой друг сообщал весьма небрежно. Но я заметил, что он искоса глядит на меня: хочет убедиться, слежу ли я за ходом его рассуждений.

— Вы считаете, что он человек состоятельный, лишь на том основании, что у него семишиллинговая трубка? — спросил я.

— Это табачная смесь Гросвенора, по восьми пенсов за унцию, — ответил Холмс, слегка выколачивая трубку себе в ладонь. — Так как он мог бы курить прекрасный табак, стоящий вдвое дешевле, ясно, что он не имеет нужды в экономии.

— А прочие ваши выводы?

— У него привычка закуривать трубку от ламп или газовых горелок. Вы можете видеть, что она довольно сильно обгорела с одной стороны. Спичкой ее так не обожжешь. Зачем человек будет держать спичку сбоку от трубки? Другое дело, если прикуривать, пользуясь лампой. Тут уж чашечка трубки непременно обуглится. Обуглилась она только с правой стороны. Из этого я делаю вывод, что ее хозяин — левша. Попробуйте прикурить свою трубку от лампы. Так как вы не левша, вы, естественно, поднесете к огню левую сторону трубки. Конечно, порою можете поступить иначе, но то будет чистейшая случайность. А эту трубку прикуривали всегда с правой стороны. Затем, вот, он прокусил мундштук насквозь. Это может сделать только сильный, энергичный человек, обладающий отличными зубами… Но если я не ошибаюсь, я слышу его шаги по лестнице. Сейчас мы получим кое-что более интересное для изучения, чем его трубка.

Минутой позже наша дверь распахнулась и в комнату вошел высокий молодой человек. На нем был хороший, строгого покроя темно-серый костюм. В руке он держал коричневую фетровую широкополую шляпу. Я бы дал ему лет тридцать, хотя на самом деле он, пожалуй, был немного старше.

— Прошу прощенья, — сказал он, слегка смутившись. — Я, очевидно, должен был постучать. Да, конечно, я должен был постучать. Но дело в том, что я немного расстроен, — в этом всё! — Он провел рукой по лбу, как человек, у которого слегка кружится голова, и скорее упал, чем сел на стул.

— Я вижу, что вы не спали ночи две, — сказал Холмс добродушно. — Это истощает нервы больше, чем работа, и даже больше, чем развлечения. Разрешите спросить, могу ли я чем-нибудь помочь вам?

— Мне нужен ваш совет, сэр. Я не знаю, что делать, и мне кажется, что вся моя жизнь разбита.

— Вы хотите, чтобы я вам помог в качестве консультанта-детектива?

— Это — само собой. Но, кроме того, мне хочется знать ваше мнение… Вы человек большого ума, бывалый, знающий жизнь… и я хотел бы, чтобы вы научили меня, что мне делать. О, как бы мне хотелось, чтобы вы научили меня!

Он говорил короткими, резкими, отрывистыми фразами, и мне казалось, что вообще говорить ему было мучительно трудно и что он большим усилием воли преодолевает свое нежелание высказываться.

— Это очень деликатный вопрос, — сказал он. — Никто не любит говорить о своих домашних делах с посторонними. Это просто ужасно — обсуждать поведение жены с двумя людьми, которых ты раньше и в глаза не видел. Да, это ужасно! Но я уже дошел до последней крайности и так нуждаюсь в хорошем совете.

— Дорогой мистер Грант Монро… — начал Холмс.

Наш посетитель вскочил со стула.

— Как! — вскричал он. — Вы знаете мое имя?

— Если вы хотите сохранить инкогнито, — сказал Холмс улыбаясь, — я посоветовал бы вам не писать своего имени на подкладке шляпы или хотя бы повернуть ее так, чтобы ваш собеседник не видел надписи. Я хотел сказать, что мой друг и я выслушали немало удивительных секретов в этой комнате и имели счастье внести мир во многие встревоженные души. Я уверен, что того же мы достигнем и нынче. Так как может оказаться, что нам необходимо спешить, я попрошу вас немедленно сообщить мне все факты.

Наш гость снова провел рукой по лбу, и можно было видеть, как трудно ему начать свою речь: каждый жест, каждое движение лица выдавали в нем человека скрытного, сдержанного, гордого, склонного скорее прятать свои раны, чем выставлять их напоказ. Но внезапно, яростно взмахнув кулаком, как бы отбрасывая в сторону всякую сдержанность, он начал.

— Вот к чему сводятся факты, мистер Холмс, — сказал он. — Я женат уже три года. Все это время жена и я очень любили друг друга и были вполне счастливы. Мы ничего не скрывали один от другого — ни мыслей, ни поступков. Но вот — с прошлого понедельника — какая-то преграда встала вдруг между нами. В мыслях моей жены, в ее жизни появилось что-то неизвестное мне. И теперь я знаю о моей жене не больше, чем о любой женщине, которая прошла мимо и случайно толкнула меня на улице. Мы стали чужими друг другу, и я хочу знать — почему… Прежде чем рассказывать дальше, мистер Холмс, я хотел бы обратить ваше внимание еще на одно обстоятельство. Эффи меня любит, можете в этом не сомневаться. Она любит меня всем сердцем и никогда не любила больше, чем теперь. Я это знаю. Я это чувствую. Я не хочу об этом спорить. Ведь бывает же у мужчины уверенность в том, что женщина любит его! Но между нами встала тайна, и если она не раскроется, наши прежние отношения никогда не вернутся.

— Будьте любезны сообщить мне факты, мистер Монро, — сказал Холмс с некоторым нетерпением.

— Я расскажу вам то, что я знаю об Эффи… Когда я впервые встретился с ней, она была вдова, хотя и очень молодая. Ей было всего двадцать пять лет. Звали ее миссис Хиброн. Она уехала в Америку совсем молоденькой и жила в городе Атланта. Там она вышла замуж за этого Хиброна, адвоката с хорошей клиентурой. У них был ребенок, но вспыхнула эпидемия желтой лихорадки — и муж и ребенок умерли. Я видел свидетельство о смерти Хиброна. Все эти несчастья внушили ей отвращение к Америке, она вернулась оттуда и жила с незамужней теткой в Пиннере, в Миддлсексе. Я должен упомянуть, что после смерти мужа ей осталось хорошее наследство, примерно четыре с половиной тысячи фунтов, с которых она получала семь процентов дохода. Эффи прожила в Пиннере только полгода, когда я встретил ее. Мы полюбили друг друга и через несколько недель повенчались.