Буало-Нарсежак - Человек-шарада

— Послушайте, кюре. Не начинайте… Честное слово, вы тоже зациклились на своем.

Не скоро забуду я эти похороны. Мы поехали в клинику. Гроб выставили под черной драпировкой в том же зале, где собиралось содружество. Горели свечи. Все выглядели подавленно. Один Нерис не явился «на поверку». Смерть Жюможа была для него ударом, и он отдыхал, напичкав себя успокоительными таблетками. Говорили тихо. Гобри напился. Он произносил какие-то слова, качая при этом головой. Мусрон всячески проявлял неудовольствие.

— Лично я этого типа не знал! — заявил он во всеуслышание. — И не могу разбазаривать драгоценное время. У меня репетиция. Как по-вашему, долго еще это продлится?

Эрамбль вел себя пристойнее, но казался не менее раздосадованным. Он держался рядом с Симоной Галлар и повторял: «Момент выбран неудачно… неудачно». Я спросил его, почему он так считает. Он объяснил мне со смущенным видом, что они с Симоной со вчерашнего дня помолвлены, и этот траур совсем не ко времени. У меня не хватило сил его поздравить. Тут явилась Режина, и воцарилась тишина. Я прямо не знал, с чего начать. Священник хмурил брови, и я пожалел, что не известил его накануне. Но он забросал бы меня возражениями, а мне уже поднадоели его вечные нападки.

— Так вот… — сказал я. — У Рене Миртиля была подруга, которой он очень дорожил. Позвольте вам представить мадемуазель Режину Мансель.

Все это звучало ужасно фальшиво.

— Она случайно узнала часть правды, и мне пришлось раскрыть ей все, предварительно заручившись обещанием хранить наш секрет.

— Секрет полишинеля, — пробормотал Мусрон.

— Естественно, она имеет право присутствовать на похоронах нашего друга Жюможа, поскольку… Разумеется, Жюмож был совершенно незнакомым ей человеком, но, коль скоро мы хороним Жюможа, она… — это уже другое чувство, но не менее законное, — она хоронит… частицу Миртиля…

Мусрон усмехнулся. Священник строго глянул на него. Я поспешил продолжить:

— Это не его вина и не наша, если обстоятельства столь необычны. Из всех нас, признайтесь, именно ее… это событие коснулось самым непосредственным образом.

Я почувствовал, что запутался в собственной аргументации, и перешел к представлению… Мадам Галлар, мсье Эрамбль, мсье Мусрон.

— Сердце и легкие, — уточнил Мусрон.

— Да помолчите же! — шепнул ему я.

— Черт! Надо же ей знать.

— Она знает.

Мусрон зарделся; у меня было впечатление, что он задохнется от непреодолимого безумного смеха, и я поспешил от него отойти.

— Оливье Гобри… Ах! Извините, это правда — с ним вы уже знакомы.

— Немножко, — сказал он охрипшим голосом.

— И наконец, кюре Левире… Простите, господин кюре… У меня не было времени предупредить вас заранее.

— Полноте, — грустно сказал он. — Какие уж тут церемонии!

— А другой?.. — спросила Режина. — Тот, у кого… голова?

— Он болен.

— Смогу ли я его увидеть?

— Позднее. Обещаю вам.

Они инстинктивно сгрудились вместе, поодаль, образуя враждебную группу, а я остался один с Режиной, чувствуя, что исчерпал все доводы. Священник спас положение, начав отпевание. За моей спиной слышался шепот, но это наверняка были не молитвы. Я слышал, что они садились, вставали. Груз возможного скандала давил мне на плечи. Но мог ли я поступить иначе? Впрочем, Режина вела себя исключительно достойно и была очень сосредоточенна. Она молила Бога за Миртиля, тогда как священник — за упокой души Жюможа. Я же молился за обоих, поскольку, в сущности, они как бы оба покоились в гробу.

Мне приходили на ум обрывки исповеди Жюможа. Несчастный! Он выбрал лучший выход из положения! И вдруг я осознал, что другие почти не расспрашивали меня об обстоятельствах его самоубийства. Их неотступно преследовали мысли о собственной судьбе. Содружество! Какая насмешка! Возможно, то, что должно было по нашей теории их объединять, их разобщит, и вскоре они больше не смогут сами себя выносить. Но как же тогда Эрамбль и Симона?

Помолившись об отпущении грехов, священник повернулся к нам:

— Франсис Жюмож покидает нас. Но главное, не подумайте, что его исчезновение имеет какое-либо отношение к перенесенной им операции. Наш несчастный друг страдал неуравновешенностью и, по всей вероятности, погиб бы при любых обстоятельствах. Умирая, Жюмож уносит с собой частицу того, чем был Миртиль. Объединим их в своих молитвах. И мир их праху.

Он перекрестился, и тут вошли работники похоронного бюро. Когда гроб погрузили в фургон, распорядитель открыл дверцу.

— Члены семьи, — пригласил он.

Мы и не подумали об этой детали. В общем-то, все те, кто перенес трансплантацию, являлись членами семьи. Но Режина, серьезная и скорбная, как вдова, незаконно и самоуправно села в машину, и больше никто не осмелился последовать за ней. Мусрон взял Гобри за руку.

— Он поедет со мной! — заявил он. — Можете не волноваться. А профессор нас не сопровождает?

— Нет. Он вынужден заниматься Нерисом.

— Ну тогда вас подвезу я.

Мы ехали за катафалком, все молчали. Желая прервать нависшую тишину, я наклонился к Симоне:

— Вы шокированы, правда? Из-за Режины?

— Правда, — призналась она. — Начать с того, что, говоря откровенно, это неприлично… И потом, между этой женщиной и нами отныне существует… понимаете?.. своего рода сообщничество, что-то нечистое, сомнительное… А что, теперь она постоянно будет нашим придатком?

— Мне кажется довольно затруднительным держать ее в стороне.

— Вы хотите сказать, что мы персонифицируем ее любовника?

Услышав эти слова, Эрамбль воздел руку к небу.

— Это немыслимо! — вскричал он. — Значит, по-вашему, мы обязаны пригласить ее на нашу свадьбу?

Мы явно увязли в абсурде.

— Что вы об этом думаете, аббат?

Священник сложил ладони вместе в знак бессилия и смирения.

— В конце концов, — сердито сказала Симона, — у нее нет на нас никого права!

— И да, и нет, — задумчиво произнес священник. — Супруги — единая плоть!

— Но супружеский союз закрепляет церковное освящение… А поскольку они не состояли в церковном браке…

— Следует принимать во внимание и намерение. Она считает, что их бракосочетанию помешали только обстоятельства. И, если она держится как жена, на то у нее…

— Не бойтесь слов! — гневно бросил Эрамбль. — У нее есть право смотреть на нас. Но мои ноги — мои, и навсегда.

— Извини, — сказала Симона.

— Я оговорился, — сказал Эрамбль. — Я хотел сказать, моя нога, разумеется. Но неважно! Я никогда не соглашусь, чтобы эта особа делала вид, будто ей принадлежит частица меня. Куда мы катимся?

Я обменялся со священником удрученными взглядами. Симона Галлар натянула юбку на колени и угрюмо сжалась в углу сиденья. Мы молчали до самого кладбища. Погребение прошло быстро. Я в последний раз пожалел Жюможа. Присутствующие, конечно же, думали только о Миртиле, а я задавался вопросом, не начали ли они ощущать изъяна в своем теле. Режина, отступив на несколько шагов, остановилась у обочины. Гобри подал пример — он пожал ей руку и пробормотал свои соболезнования.