Уилки Коллинз - Закон и женщина

Когда я пришла в себя и осушила глаза после чтения этого ужасного письма, моей первой мыслью была мысль о Юстасе, моей первой заботой была забота о том, чтобы он никогда не прочел этого письма.

Да, вот до чего я дожила. Я посвятила свою жизнь достижению единственной цели и достигла ее. На столе передо мной лежало торжественное доказательство невиновности моего мужа. Но из сострадания к нему, из снисхождения к памяти его покойной жены единственным желанием моим теперь было скрыть это доказательство от него и от всего света.

Я припомнила странные обстоятельства, в результате которых было отыскано письмо.

Оно никогда не нашлось бы, если бы не я. Однако все, что я сделала, было сделано почти бессознательно. Ничтожный случай мог изменить весь ход событий. Я неоднократно пыталась остановить Ариэль, когда она упрашивала своего хозяина рассказать ей сказку. Если бы она, несмотря на мое сопротивление, не добилась исполнения своего желания, последние усилия памяти Мизериуса Декстера, скорей всего, не обратились бы к гленингской трагедии. И опять: если бы я не забыла дать Бенджамену знак прекратить запись, он не записал бы слов, в которых, по-видимому, не было никакого смысла, но которые привели нас к открытию истины.

Взглянув на прошлые события, я прокляла день, в который клочки ужасного письма были вынуты из их грязной могилы. В то самое время, когда Юстас начал поправляться, когда мы только что соединились опять и были так счастливы, когда мы надеялись сделаться вскоре отцом и матерью, перед нами внезапно восстал, как карающий дух, этот ужасный рассказ о страдании и грехе. Он лежал передо мной, угрожая не только спокойствию моего мужа, но, при тогдашнем критическом положении его здоровья, даже его жизни.

Часы на камине пробили час, когда Юстас приходил обыкновенно по утрам в мою маленькую комнатку. Он мог войти, увидеть письмо и отобрать его у меня. В ужасе и отчаянии я схватила письмо и бросила его в огонь.

Хорошо, что мне была прислана только копия письма. Если бы у меня в эту минуту был оригинал, его постигла бы та же участь.

Едва успел истлеть последний листок, как Юстас вошел в комнату.

Он взглянул в камин. За решеткой все еще виднелся черный пепел сожженной бумаги. Юстас видел за завтраком, что я получила письмо. Не догадался ли он, что я сожгла его? Он остановился и некоторое время молча глядел на огонь. Потом повернулся и взглянул на меня. Я была, вероятно, очень бледна, потому что он прежде всего спросил, не больна ли я.

Я давно решила не обманывать его даже в пустяках.

— Я немного расстроена, Юстас, — ответила я.

Он глядел на меня, как будто ожидая, что я объясняюсь. Я молчала. Он вынул из бокового кармана сюртука какое-то письмо и положил его на стол передо мной, на то самое место, где за несколько минут до того лежало предсмертное признание его покойной жены.

— Я тоже получил письмо сегодня утром, — сказал он. — У меня, Валерия, нет секретов от тебя.

Я поняла упрек, заключавшийся в последних словах мужа, но не стала оправдываться.

— Ты хочешь, чтобы я прочла это письмо? — спросила я, указывая на конверт, который он положил на стол.

— Я уже сказал, что у меня нет секретов от тебя, — повторил он. — Конверт распечатан. Взгляни сама, что в нем.

Я взяла конверт и вынула из него не письмо, как я ожидала, а вырезку из шотландской газеты.

— Прочти, — сказал Юстас.

Я прочла следующее:

«Странные деяния в Гленинге. В сельском доме мистера Макаллана, по-видимому, происходят какие-то загадочные события. В мусорной куче (да простят нам наши читатели упоминание о таком неприятном предмете), лежащей в парке, производятся таинственные поиски, увенчавшиеся, вероятно, каким-то открытием. В чем состоит это открытие, мы не знаем. Достоверно только то, что два джентльмена из Лондона, руководимые нашим достопочтенным согражданином мистером Плеймором, на протяжении нескольких недель просиживали дни и ночи в гленингской библиотеке над каким-то таинственным занятием. Будет ли тайна когда-нибудь обнародована? И не разъяснит ли эта тайна загадочного и ужасного события, которое наши читатели привыкли соединять с прошлой историей Гленинга? Может быть, мистер Макаллан, возвратясь на родину, будет в состоянии разъяснить эти вопросы. До тех же пор мы можем только ждать и следить за событиями».

Я положила газету на стол с не совсем христианскими чувствами к тем, кто издавал ее. Какой-нибудь репортер в погоне за новостями, вероятно, заглянул и в Гленинг, а какой-нибудь услужливый человек из местных жителей послал газету Юстасу. Не зная, что сказать, я ждала, чтобы муж заговорил первый. Он не заставил меня ждать, он немедленно приступил к расспросам.

— Понимаешь ты, что это значит?

Я отвечала правду. Я созналась, что газетное известие не было для меня загадкой.

Он глядел на меня, ожидая объяснений. Но я молчала. Молчание было теперь моим единственным прибежищем.

— Разве я не имею права узнать больше того, что знаю теперь? — спросил он, подождав немного. — Разве ты не обязана сказать мне, что делается в моем собственном доме?

Вообще замечено, что в затруднительном положении люди соображают быстрее. Был только один выход из затруднительного положения, в которое поставили меня последние слова моего мужа, и я нашла его.

— Ты обещал верить мне… — начала я.

Он согласился, что действительно обещал.

— Я должна попросить тебя ради тебя самого не требовать у меня объяснения еще некоторое время. Подожди, и ты узнаешь все.

Его лицо омрачилось.

— Долго ли еще ждать? — спросил он.

Я поняла, что нужно прибегнуть к более сильному средству, чем убеждения и уговоры.

— Я хочу, чтобы ты подождал, пока родится наш ребенок.

Мой ответ, очевидно, удивил его. Он молчал.

— Скажи, что ты согласен, — прошептала я.

Он дал согласие.

Таким образом, я опять отсрочила объяснение и выиграла время, чтобы посоветоваться с Бенджаменом и с мистером Плеймором.

Пока Юстас сидел в моей комнате, я была спокойна и могла разговаривать с ним. Но когда я осталась одна и, думая о случившемся, вспомнила, как великодушно уступил мне мой муж, сердце мое сжалось от сострадания к нему. Чтение трагического письма потрясло меня. Нервы мои не выдержали. Я расплакалась, и это принесло мне облегчение.

Я пишу по памяти, без помощи записок или дневника, и не могу припомнить точно, как долго продолжалось наше пребывание за границей. Я знаю только, что мы прожили в Париже несколько месяцев. Когда Юстас был уже в силах совершить переезд в Лондон, доктора все еще удерживали его во Франции. В одном из его легких обнаружились болезненные симптомы, и доктора предостерегали его от слишком поспешного переселения из сухого климата Франции, который был ему очень полезен, в сырой климат его родины.