Пьер Сувестр - Ночной извозчик

Фандор был в отчаянии. Только что проявив несравненную отвагу, он обвинял себя в небрежности и с обычной строгостью укорял себя:

— Надо было подумать, надо было сообразить…

Но тут же он вздрогнул.

— Все это так, — с казал он, — но в хорошую же историю я-то влип! Фантомас, если это был он, удрал, а я остался наедине с каретой, воняющей трупами, и с мертвецом на козлах! Весело, нечего сказать! Если вдруг появятся полицейские с обходом…

Внезапно среди потока беспорядочных мыслей одна особо пронзила его ужасом:

— Но этот мертвец… этот мертвец… он-то кто такой? И снова Фандор бросился к козлам и резким движением сорвал кожаный цилиндр. А когда голова трупа, наконец, обнажилась и предстала его взору в лунном свете, Фандор в испуге откинулся назад с криком:

— Шаплар! Это господин Шаплар! Этот мертвец, этот ночной извозчик — несчастный господин Шаплар!

Фандору на мгновение показалось, что он сходит с ума: еще бы — узнать господина Шаплара в привязанном к козлам трупе, изображающем ночного возницу обычной с виду кареты, подобной многим другим, что проезжают по всему Парижу, не возбуждая никаких подозрений.

Но вскоре ему удалось преодолеть ужас и вернуть привычное спокойствие. И поэтому с несколько нарочитой беззаботностью, за которой, естественно, еще скрывались остатки пережитого потрясения, он воскликнул:

— А, к черту! Тут и впрямь растеряешься: понять-то ни черта нельзя! Словом, остаются одно — пойти к Жюву.

Пойти к Жюву! Да, так он твердо решил, но — как пойти?

«Не могу же я, — думал Фандор, — бросить карету здесь на произвол судьбы. Как бы тут ни было безлюдно, все же вполне возможно, что кто-то по улице проедет, увидит ее, обнаружит мертвого кучера и это весьма усложнит расследование, за которое, несомненно, возьмется Жюв. Гм! С другой стороны, у меня нет ни малейшей охоты вести сей экипаж в полицейский участок и еще меньше хочется забраться на место, где сидел Фантомас, взяться за его вожжи и двинуться на улицу Бонапарт. Тогда что же?..»

Принять решение было нелегко, но рассудок Фандора был богат на хитроумные выдумки. Прошло не более минуты, и ночной извозчик уже нашел пристанище на пустыре, где не мог привлечь ничьего внимания. Для пущей безопасности Фандор распряг лошадь, а затем впряг ее снова, но головой к повозке.

— Ну-с, что скажете? — зубоскалил Фандор, по-прежнему стараясь бороться с волнением при помощи напускной веселости. — Покойник, экипаж и лошадки отдохнут часок-другой здесь, на пустыре. А к тому времени я вернусь вместе с Жювом и, будь я неладен, если мы вдвоем не сумеем…

Фандор выбежал с пустыря и осмотрелся: в ста метрах от него текла Сена, поэтому он двинулся в сторону виадука, решив, что ужас отступил, он опять был готов к борьбе, его заботило только одно — поскорее привести сюда Жюва и начать поиски таинственного владельца зловещей кареты, перевозившего труп несчастного господина Шаплара.

Странного прохожего, которого Жером Фандор встретил днем на берегу Сены, когда тот «беседовал» с бродячей собакой, и которого журналист рассматривал с удивлением, пораженный его речью и поведением, — этого прохожего звали Доминик Юссон.

Это имя знали все, кто жил по соседству с его скромным домишкой, стоявшим на набережной Жавель, возле моста Пуэн-дю-Жур, между железнодорожным полотном и кое-как мощеной улицей, ведущей к виадуку.

А больше о Доминике Юссоне никто из соседей ничего не знал. Однако о нем ходили зловещие слухи. На него распространялась та всеобщая неприязнь, которой, как правило, пользуются могильщики или палачи, вследствие чего эти люди, необходимые слуги общества, оказываются в то же время как бы выброшенными из этого общества. Между тем, Доминик Юссон не был ни палачом, ни могильщиком, и никто не приписывал ему занятий такого рода.

Чем же занимался Доминик Юссон?

Если здесь, в квартале Жавель, всем была знакома его коренастая крупная фигура, багровое лицо с угрюмым и несколько пугающим выражением, если дом его все видели только снаружи, если всем было известно, что он якшается лишь со своими четырьмя-пятью рабочими, такими же молчаливыми, страшноватыми и непонятными, как их хозяин, то был в Париже другой квартал, где Доминика Юссона знали гораздо лучше, хотя вряд ли ценили больше.

Позади Парижского института медицины, между главными его зданиями, фасадом выходящими на бульвар Сен-Жермен и новыми строениями, прозванными студентами «Павильонами практических занятий», находится улочка, которая, разветвляясь затем на два узких переулка, становится извилистой, темной, сырой, грязной и опасной, ибо посещают ее весьма подозрительные личности.

Вот там-то и помещался магазин Доминика Юссона, большой магазин, над огромной витриной которого сверкало выведенное золотыми буквами имя владельца и куда прохожий все-таки избегал заглядывать, как бы охваченный суеверным страхом.

По сути дела, Доминик Юссон был почти что государственным служащим. Таковым же был его отец, чья профессия перешла к нему по наследству. Семейство это владело монополией на изготовление и продажу восковых муляжей, костей, скелетов и всяческих анатомических препаратов, необходимых для изучения медицины.

В то время как кончина богатого человека бывает чаще всего окружена дорогостоящими церемониями, молитвами, речами, похоронами и посмертными торжествами, смерть бедняка является, как правило, последним актом трагедии нищеты, которая мучает человека от колыбели, где он мерзнет, до больничной койки, где он умирает без пожатия дружеской руки…

Тело умершего в больнице иногда забирают родные и, внеся по своему желанию небольшую сумму, предают земле, но очень часто одинокий, брошенный близкими покойник остается в больнице и поступает в распоряжение врачей, оплачивая своим телом полученный от них уход.

Вот эти-то трупы после небрежного вскрытия в анатомическом театре чаще всего перевозит большой коричневый фургон (каждый из нас, должно быть, встречал его на улицах Парижа, не догадываясь о его мрачном грузе), в мертвецкую, расположенную в подвалах, предназначенных для практических занятий.

Здесь эти трупы оказываются в руках медиков, которые в течение нескольких дней препарируют их под бесполезным предлогом усовершенствования науки, в поисках каких-нибудь анатомических тайн, скрытых в этих телах.

Но на лабораторных столах, где неопытный скальпель молодых студентов врезается в мертвую плоть, отнюдь не наступает конец услугам, которые оказывают медикам трупы несчастных, попавших к ним в руки.

Существует такая разновидность торговли, где продавца трудно себе представить, а о покупателе противно думать, — и это торговля легальная, вполне законная и чрезвычайно важная, которая зарождается в тот момент, когда рабочие, обслуживающие анатомический театр, отправляют расчлененный труп в общую могилу, — как все думают…