Констан Геру - Замок Шамбла

А в это время в доме графинь де Шамбла происходило вот что. Успокоенные арестом Вильдье, Жана Морена и Мишеля Бессона, дамы и Мари Будон снова забеспокоились, узнав, что судьи, отпустив этих троих, предпримут новое расследование. Между тем по городу поползли самые противоречивые слухи, а одно на первый взгляд пустяковое происшествие совершенно выбило графиню из колеи.

Как-то раз, вернувшись домой, она увидела трех человек, стоявших у ее дома и с любопытством рассматривавших висевший над парадным входом барельеф, изображавший голову горгоны. Она услышала, как один из них сказал:

– Глядя на эту голову, страшное выражение которой так хорошо передано художником, я однажды заметил в ней удивительное сходство с графиней ла Рош-Негли, и в тот же самый день пришло известие об убийстве в Шамбла. Какое странное совпадение, вы не находи…

Появление графини помешало ему договорить. Однако все это очень встревожило госпожу Негли, которая со свойственной аристократам спесью пребывала в полной уверенности, что может беспрепятственно и безнаказанно диктовать свою волю общественному мнению и даже правосудию.

В тот день, когда жадность Арзака едва не привела к их разоблачению, мать и дочь сидели и вышивали, то и дело тревожно прислушиваясь к шуму на улице, как вдруг вошла Мари Будон. Не говоря ни слова, графиня пристально посмотрела на служанку, и ее взгляд был красноречивее всяких слов.

– Нет, — ответила Мари на этот безмолвный и полный тоски вопрос. — Новостей никаких.

– Арзак не приходил?

– Нет еще.

– Ты не боишься?..

– Напротив, очень его опасаюсь, но я приняла меры…

– Какие же?

– За ним следит человек, преданный мне и вам, мой земляк из Лозера. От него-то я все и узнаю.

– Послушай, Мари, — сказала вдруг графиня, — я должна признаться, что меня терзают мрачные предчувствия. Мне повсюду мерещится опасность, и мне кажется, что всех нас скоро постигнет беда.

– О да, — вскрикнула Теодора, — поедемте, матушка, поедемте отсюда поскорее!

– Что ты скажешь на это, Мари? — обратилась графиня к служанке.

– Я скажу, — ответила служанка глухим голосом, — что это, очевидно, предостережение свыше.

Она вдруг остановилась, немного смутившись, а потом продолжила резким и решительным тоном:

– Откуда бы это предостережение ни исходило, к нему надо прислушаться, поскольку его ощущаете и вы, и госпожа Теодора, и Жак, и я.

– Ах, вот как! — произнесла графиня, которую поразила слабость такой женщины, как Мари Будон. — И ты тоже?

– Да, я чувствую…

Чьи-то шаги на лестнице не дали ей договорить.

– Кто это может быть? — спросила графиня.

Мари Будон побежала открывать, и вскоре в комнату вошел человек.

– Это мой земляк, о котором я вам говорила, — пояснила Мари Будон, указывая на пришедшего, который был не кто иной, как Жан Морен, прозванный Будулем.

Она повернулась к нему и спросила:

– Ты, наверно, хочешь что-нибудь сказать?

– Да-да, хочу, — ответил Жан Морен запыхавшись. — Я бежал, как видите, сломя голову, потому что нельзя терять ни минуты.

– Разве случилось что-нибудь серьезное?

– Да, теперь уж не до шуток.

Три женщины быстро переглянулись, потом Мари Будон продолжала, наклонившись к Жану Морену:

– Ну что? Говори!

– Во-первых, — отвечал тот, — если Арзак и не рассказал всего судье час тому назад, то это не его вина. Сам-то он был бы рад.

– Негодяй! — закричала Мари Будон дрожавшим от гнева голосом.

– Что же помешало этому негодяю? — спросила графиня.

– Ему не захотели платить.

– Что ты сказал?!

– Судья отказался торговаться, а то бы Арзак рассказал все, что знает.

Графиня затрепетала при одной мысли об этом.

– Я должен был убить Арзака, а не Юпитера, — прошептал вошедший Жак.

– Ты хочешь еще что-то сказать, Будуль? — спросила служанка своего земляка.

– К сожалению, да.

– Что же еще? — прошептала графиня.

– Еще… слова Клода Рейно, ваше сиятельство.

– С кем он говорил?

– С судебным следователем, ваше сиятельство.

– Когда?

– Двадцать минут назад.

Жак Бессон, который, вернувшись в гостиную, стоял, прислонившись к окну, по-видимому, испытывал сильное волнение, поскольку его лицо сделалось бледным словно полотно. Взглянув на него, графиня не на шутку перепугалась.

– Боже мой! — в ужасе вскрикнула она. — Что с вами?

Жак сумел совладать с собой, однако его нетвердый голос выдавал бушевавшие в нем чувства.

– Ничего особенного, ваше сиятельство.

Графиня поверила ему и снова повернулась к Жану Морену:

– Так ты говоришь, что Клод Рейно разговаривал с судебным следователем двадцать минут назад?

– Около того, ваше сиятельство.

– Что же он сказал?

– Он не хотел давать показания.

– И что же дальше?

– Когда судебный следователь стал уговаривать его, Рейно заявил: «Мы не станем говорить, пока вы не прикажете арестовать Жака Бессона и Мари Будон, иначе с нами сделают то же, что с господином Марселанжем».

Все были поражены — графиня, ее дочь, даже Мари Будон. Только Жак Бессон сохранял странное, почти величественное спокойствие.

– Мари, — вдруг закричала графиня, преодолев оцепенение, в которое она впала, — нечего ждать, надо бежать даже не сегодня, а сию же минуту!

Теодора поддержала свою мать.

– Ты слышишь, Мари? — сказала она наконец с лихорадочной поспешностью. — Мы едем сию минуту. Беги поскорее и найми почтовый экипаж.

– Да-да, бегу! — отвечала Мари Будон.

Жак Бессон не шевелился. Прислонившись к окну, он, по-видимому, прилагал все усилия, чтобы не упасть.

– Ну, Жак, а почему вы не готовитесь к отъезду? — спросила его графиня.

– Я никуда не поеду, ваше сиятельство, — ответил Жак.

– Не поедете? — изумилась графиня. — Это почему же?

– Потому что… это бесполезно, ваше сиятельство.

– Бесполезно? Разве вы себя так плохо чувствуете?

– Не поэтому.

– Тогда почему же?

– Прислушайтесь, и вы все поймете, ваше сиятельство.

Графиня внимательно прислушалась, и ей вдруг смутно показалось, что она слышит шум голосов и приближающиеся шаги.

– Что это такое? — прошептала она.

Она прислушалась снова. Шум раздавался с улицы. Графиня подбежала к окну, у которого Жак стоял последние десять минут. На улице собралась огромная толпа.

– Что это? — пришла в ужас графиня.

– А вы не понимаете, ваше сиятельство?

– Нет, я не могу объяснить себе…

– Обернитесь, и вы сразу все поймете.

Графиня обернулась и хотела вскрикнуть, но крик застрял у нее в горле. Она побледнела, как мраморная статуя, увидев полицейского комиссара в сопровождении двух жандармов. Комиссар подошел и, положив руку на плечо Жака, сказал: