Констан Геру - Замок Шамбла

– Трое? — вскрикнула графиня, тотчас обернувшись к нему. — Как это?

– О! Несколько бутылок вина и золотые монеты прочистили мозги трем приятелям, которые вдруг вспомнили, что несколько раз встречали Жака Бессона, одни до, другие после первого сентября и никогда не видели на нем панталон оливкового бархата, никогда.

– Вот это хорошо.

– Да, — продолжал Будуль. — Но я слышали другие разговоры… очень тревожные.

– Говори же! — закричала Мари Будон.

– Сегодня утром в лардерольском кабаке Матье Бессон спросил Перена, чем кончится процесс по делу его брата. «Я думаю, — отозвался Перен, — что Жаку отрубят голову». Тогда Матье Бессон закричал в кабаке, полном народу: «Это подлые дамы подбили его на это!»

При этих словах графиня вскочила со своего места и начала ходить по комнате, заламывая себе руки. Теодора оставалась спокойной и неподвижно сидела в кресле. Это напускное равнодушие раздражало ее мать, которая, желая дать выход кипевшим в ней чувствам, вскрикнула:

– Ты не слышала, Теодора? Или ты не поняла всей важности этих страшных слов?

– Я все слышала и все поняла, матушка, — холодно ответила Теодора. — Но я вам уже говорила, что теперь мы должны быть готовы слышать страшные известия и жить в постоянном страхе.

– Ты хладнокровна, дочь моя, — возразила графиня с жалкой иронией. — Ты очень хладнокровна, и это меня радует, потому что это хладнокровие позволяет тебе спокойно и безмятежно жить среди окружающей нас со всех сторон опасности и не обращать внимания на сгущающиеся над нами тучи.

– Ну и как там наш Арзак? — спросила Мари Будон Жана Морена. — Как он принял деньги и вещи, которые ты отнес ему от дам, и как решил себя вести, когда его приведут в суд?

– Вот ваши деньги, — сказал Будуль, положив на стол несколько золотых монет.

– Он отказался! — закричала графиня в отчаянии.

– О, вы не знаете Арзака, — возразил Будуль. — У него не хватило бы сил отказаться от золота.

– Так что же случилось? — спросила Мари Будон.

– Тюремщик не пустил меня к нему, вот и все.

Снова наступило молчание.

– Так и должно было случиться, — уныло сказала графиня.

Через минуту она продолжила, и в голосе ее слышалась покорность судьбе:

– Да, так и должно было случиться, потому что у Арзака было достаточно времени, чтобы все тщательно обдумать и понять, что в его же интересах сказать правду. И теперь преданность Жака, которая могла бы нас спасти, ровным счетом ничего не значит.

– Это почему? — с живостью спросила Мари Будон.

– А Клодина Бессон? — возразила графиня.

– Это правда, — прошептала служанка. — Что нам даст молчание сына, если мать заговорит… а она молчать не станет.

В эту минуту раздался стук в дверь.

– Кто бы это мог быть в такое время? — поинтересовалась графиня.

– Это, наверно, к аббату Карталю, — предположила Теодора.

– Постучали бы три раза, — сказала Мари Будон. — А я слышала стук только два раза; схожу посмотрю.

Она сбегала на кухню за свечой и пошла открывать. Через минуту она вернулась, держа в руке какую-то бумагу.

– Это к нам? — спросила графиня.

– К нам, ваше сиятельство. Вот что мне дали.

Мари Будон передала бумагу графине и поставила перед ней свечу. Та взяла письмо и быстро пробежала его глазами. Но после того, как она прочла его второй раз, глаза ее загорелись, кровь прилила к лицу; дрожа от негодования и гнева, она закричала:

– Вызов!.. Вызов нам! Явиться в суд!.. Кто же его послал?.. Ах! Эта дерзость переходит всякие границы! Кто? Она! Она! Госпожа Тарад! Наглая тварь!

– Возможно ли это, матушка? — вскрикнула Теодора с меньшим негодованием, но с большим испугом, чем графиня, потому что ее бил озноб при одной мысли явиться в окружной суд. — Вызов!

– Посмотри сама. К тому же это адресовано тебе, тебя госпожа Тарад через своего адвоката вызывает в суд, где она будет кичиться своим горем, а ты туда явишься в качестве обвиняемой.

Госпожа Марселанж схватила бумагу и быстро пробежала ее глазами.

– Это правда, — прошептала она дрожащим голосом. — Но меня вызывают как свидетельницу. — Уронив бумагу на пол, она прибавила, дрожа от волнения: — Я умираю при одной мысли явиться в суд перед лицом высшего общества нашего города, которое сбежится, чтобы поглазеть на меня, когда эта женщина станет наслаждаться моим унижением!

– Ты, ты, моя дочь, будешь унижена перед такой женщиной и перед такими людьми! — вскрикнула графиня. — Полно! Значит, все людские отношения изменились до неузнаваемости. Нет-нет, ты вспомнишь, что ты урожденная ла Рош-Негли де Шамбла, и сама раздавишь их всем величием своего имени, всем блеском своего титула.

– Но подумайте, матушка, о том, что может сказать Арзак и что он, несомненно, скажет. Смогу ли я тогда сохранить гордость и доброе имя, если эти открывшиеся факты навлекут на меня гнев толпы и, быть может, приведут к моему немедленному аресту?

При этих словах графиня бросилась к дочери в порыве материнской нежности и любви.

– Тебя же арестуют! — закричала она, заключая ее в объятия, и срывающимся голосом прибавила: — Я забыла об Арзаке.

После долгого молчания Мари Будон спросила почти шепотом:

– Уже поздно, ваше сиятельство, можно Будулю уйти?

Графиня кивнула.

– Уходи, а завтра мы тебя ждем в обычное время, — велела Мари Будон Жану Морену.

Потом, обратившись к своей госпоже, она сказала:

– Пора бы вам отдохнуть, ваше сиятельство.

– Да, Мари права, — повернулась графиня к дочери. — Нам очень нужен отдых… и силы для страшных испытаний, которые нам предстоят. Пойдем, Теодора.

Обе женщины пошли в свою спальню, в то время как Мари Будон провожала Жана Морена.

В этом мрачном и полном загадок деле Пюи разделился на два лагеря: одни стояли за Марселанжей, другие были на стороне Шамбла. Каждая «партия» столь страстно отстаивала свою позицию, что в гостиных и даже в семьях постоянно велись споры, за малым не доходившие до рукоприкладства. Весь город только тем и занимался, что без конца обсуждал это дело, поэтому неудивительно, что все жители Пюи с нетерпением ждали дня начала слушаний о лжесвидетельстве, поскольку в результате этого процесса суд должен был установить истину и, как следствие, невиновность или виновность графинь де Шамбла.

И вправду, если Арзак, подкупленный дамами, лгал, маловероятно, чтобы он позволил осудить себя ради их спасения. Следовательно, если он признается, что поддался подкупу, то это будет означать одно — вину матери и дочери. Если же молодой пастух будет упорно настаивать на своих прежних показаниях, то невиновность графинь де Шамбла сделается очевидной. Не подозревая, что они суть не что иное, как послушные орудия Мари Будон, аббаты Карталь, Друэ и Гед, с искренней убежденностью расположившие набожных людей и высшее общество Пюи к госпожам Шамбла, во всеуслышание утверждали, что вечером первого сентября Жак Бессон находился в доме графинь де Шамбла. Потом, опять же под влиянием Мари Будон, аббаты настраивали общественное мнение против госпожи Тарад, описав ее вольнодумной особой без правил, без веры, кознями спровоцировавшей арест Жака Бессона, желая тем самым бросить тень на его хозяек, графинь де Шамбла.