Эжен Шаветт - Сбежавший нотариус

— Хорошо еще, что правосудие не обвинило Генёка в убийстве нотариуса и жены.

— А случилось это вследствие того, что, покидая супружескую кровлю, жена оставила записку, в которой заявляла, что уезжает в поисках счастливой жизни. Реноден, как видно, устроил ей счастливое существование благодаря шестистам тысячам приданого моей жены.

— И этот почтенный старик опозорил себя из-за какой-то неказистой простолюдинки, от которой наверняка пахло навозом! — воскликнул художник.

— О, нет, нет! Ты ошибаешься! — с живостью возразил маркиз.

— Она была красива?

— Очень красива! Все, кто знал ее, могут это подтвердить. Я сам никогда не видел жены Генёка. Замок Кланжи принадлежал маркизе, и я поселился в нем в день свадьбы. Накануне я приезжал сюда, чтобы подписать брачный контракт, но вышел из экипажа у подъезда и тут же опять сел в него… А так как нет обычая, чтобы при подписании брачного контракта присутствовали садовницы, то я ее и не увидел. В ночь накануне свадьбы нотариус и садовница исчезли. Выходит, она меня тоже не видела.

В эту минуту во дворе замка зазвонил колокол.

— Пойдем за стол, звонят к обеду, — сказал маркиз и, взяв приятеля под руку, увел из комнаты.

В коридоре Монжёз указал Полю на первую дверь направо:

— Это были комнаты моего тестя. Сейчас они пустуют. Так что тебя ничто не потревожит.

По случаю сильной жары госпожа Монжёз приказала накрыть стол возле дома в саду. Обед прошел тихо. В старом замке, где два месяца тому назад было совершено самоубийство, атмосфера была печальной. Госпожа Монжёз, серьезная и молчаливая в своем траурном платье, мало-помалу перестала принимать участие в беседе и погрузилась в задумчивость.

«О чем она думает?» — спрашивал себя Либуа. Он вспомнил о словах, которые женщина шепотом сказала доктору, когда тот раскланивался с ней.

Что касается маркиза, то он пользовался всеобщим молчанием для того, чтобы не отвлекаться от поглощения пищи. В середине обеда он вдруг вскрикнул:

— А каплун? Почему нет каплуна? Разве повар забыл о нем? Справьтесь в кухне.

Две минуты спустя слуга возвратился и почтительно доложил:

— Нотариус стащил каплуна.

— Ах, разбойник! — заворчал Монжёз.

Увидев удивленное лицо художника, маркиз расхохотался.

— Я назвал свою охотничью собаку Нотариусом — она такая же воровка, как и этот негодяй.

Погруженная в задумчивость, госпожа Монжёз очнулась от своих размышлений лишь в конце обеда, когда муж спросил ее:

— В котором часу завтра ты будешь позировать Полю, Лора?

— Завтра? — повторила она. — Разве господин Либуа так спешит, что не может дать мне времени до послезавтра?

«Завтрашний день уже расписан, — подумал художник, — а между тем завтра ее супруг должен остаться дома». Вслух же он сказал:

— Я должен поблагодарить маркизу за отсрочку. Разбирая свой ящик с красками, я заметил, что кое-чего недостает. Завтра мне придется съездить в Париж.

— Отлично! — воскликнул Монжёз. — Я поеду с тобой.

Обернувшись к жене, он прибавил:

— Ты позволишь, Лоретта?

Луч радости мелькнул в глазах госпожи Монжёз, но тут же потух. Она спокойно ответила:

— Разве я когда-нибудь стесняла тебя, Робер?

«Вот муж, который, сам о том не подозревая, доставил жене большое удовольствие», — подумал художник, не переставая наблюдать за супругами.

Ободренный своим успехом, Монжёз продолжал тем же фамильярно-насмешливым тоном:

— Только завтра, моя милая, не вздумай заболеть в мое отсутствие. Как ты знаешь, завтра Морер не сможет сюда явиться.

При этих словах в глазах маркизы вспыхнул гнев.

Два часа спустя, когда наступил вечер, приятели по пансиону сидели на скамье в саду и, покуривая сигары, толковали о том о сем. Маркиза еще после обеда удалилась в свои комнаты, сославшись на недомогание. Слушая разглагольствования маркиза, Либуа не спускал взора с окон замка, ожидая, в котором из них появится свет и укажет ему, где находится комната маркизы. Вскоре он выяснил, что комнаты маркизы расположены во флигеле, противоположном тому, где разместился он сам.

Луч света, проникавший сквозь жалюзи, вскоре потух. Маркиза погрузилась в сон. Монжёз, заметив, что свет погас, сказал с улыбкой:

— Моя супруга теперь в объятиях Морфея и все еще будет пребывать в них завтра, когда мы отправимся в Париж… Мы ведь поедем с первым поездом, не так ли?

— В котором часу отходит поезд?

— В шесть утра.

— И когда мы прибудем в Париж?

— Через пятьдесят минут.

Либуа вдруг присвистнул и сказал:

— Однако ты порядочный шутник, мой дорогой. Говоришь жене, что ездишь в Париж хлопотать о наследстве!

— Но это так!

— Рассказывай эти сказки другим! Не хочешь ли ты уверить меня, что в семь часов утра адвокаты, нотариусы и банкиры покидают свои постели, чтобы встретиться с тобой?

Монжёз несколько смешался:

— Мой адвокат встает на рассвете. А я люблю приходить первым, чтобы не сидеть в очереди.

Либуа сделал вид, что удовольствовался этим ответом.

— Вот оно как! — сказал он.

После минутной паузы художник прибавил:

— А я, знаешь ли, вообразил совсем другое.

— А что?

— Я решил, что, намереваясь прибыть в Париж так рано, ты хочешь разбудить вовсе не адвоката, а особу другого пола…

— О, как ты мог подумать такое? — неуверенно проговорил Монжёз. — Я все-таки человек женатый…

Либуа решил вырвать у маркиза признание. Для этого ему стоило только пощекотать самолюбие глупца, и вот он открыл огонь:

— Женатый, да. Но ты забываешь о том, что сообщил мне по секрету.

— Что такое? — спросил Монжёз, которому, по всей видимости, изменила память.

— Женатый… на льдине, настоящей льдине, по твоим словам.

— Увы! — вздохнул маркиз.

— И, как мне помнится, ты тут же прибавил, что этот недостаток извиняет неверность с твоей стороны… — проговорил Поль, а потом прибавил: — По-моему, это совершенно справедливо.

— Не правда ли? — воскликнул с воодушевлением маркиз, попадая в накинутую на него петлю.

— Без сомнения. В твои годы, с твоим избытком здоровья и сил ничего не может быть естест— веннее, как искать удовлетворения на стороне, если ты не находишь его в супружеской жизни.

— О, значит, ты меня понимаешь? — обрадовался Монжёз.

Тогда художник прибавил с самым непринужденным видом:

— Такому изящному, умному, красивому мужчине, как ты, не трудно встретить какую-нибудь хорошенькую девушку, которая отнесется к нему горячо, а не как льдина.

— Безусловно, — сказал Монжёз, не замечая, что он таким образом делает полупризнание.

После этого он замолчал. «Неужели этот болван ни слова не скажет мне о своей белокурой Венере?» — подумал Либуа, раздосадованный такой скромностью.