Джон Карр - Зловещий шепот

— Ну и почему же вы мне не доверились?

Барбара нервно тискала сумочку.

— Право, не знаю. — Она покачала головой. — Я еще не была уверена, надо ли так поступить, и потом… мне стало немного досадно, что вы так открыто восхищаетесь Фэй.

— Ну знаете ли!..

Барбара, пропустив его возглас мимо ушей, поспешно продолжала:

— Главное же, наверное, в другом. Я спрашивала себя: что мы с вами можем для нее сделать? Ее уже не обвиняют в убийстве, и это самое важное. Она сделалась жертвой гнусных наговоров, способных отравить жизнь любому человеку, но ведь очень трудно полностью восстановить репутацию, однажды запятнанную. Даже не будь я такой трусихой, как бы могла я ей помочь? Я сказала вам напоследок, когда выходила из такси, что не вижу, какая может быть польза от меня в этом деле.

— В письмах нет никаких сведений об убийстве мистера Брука? — спросил он.

— Нет! Сами взгляните!

Барбара, часто-часто моргая, чтобы не дать воли слезам, склонила свою пепельно-белокурую головку над сумочкой, вынула оттуда четыре густо исписанных листочка и протянула их Майлзу:

— Это последнее письмо Гарри Брука, полученное Джимом. Оно написано в день убийства. Сначала он бахвалится тем, как ему удалось оклеветать Фэй и как он добился того, чего желал, а кончает совершенно замечательной припиской. Прочитайте последнюю страничку!

— Эустон! — крикнул проводник.

Майлз сунул ключи в карман и взял письмо. Приписка — постскриптум, — написанная размашистым неровным почерком, начиналась с указания времени — «6.45 пополудни». Слова плясали перед глазами Майлза в шумном и тряском вагоне метро.

Джим, только что произошло нечто ужасное. Убит отец. Мы с Риго оставили его на башне, а кто-то поднялся туда и заколол его стилетом. Стилетом. Спешу отослать тебе это письмо, чтобы попросить — ради Бога, дружище! — никому никогда не рассказывать о том, о чем я тебе писал. Если Фэй совсем рехнулась и убила старика из-за того, что он хотел дать ей денег и спровадить отсюда, мне не хотелось бы, чтобы узнали, что это я распускал о ней слухи. Это выглядело бы не совсем красиво, и, кроме того, я ведь не желал, чтобы все это дошло до таких крайностей. Прошу тебя, будь другом!

Майлзу казалось, что он видит перед собой автора этого письма, которое полностью обнажило его жестокую и холодную натуру. Не выпуская письма из рук, он погрузился в глубокую задумчивость. Тихая ярость туманила рассудок, к сердцу подступала бессильная злоба и на Гарри Брука, и на себя — неужели нельзя было разгадать характер этого подонка?.. Впрочем, кое-что схватить удалось! Профессор Риго ошибся в определении побудительных мотивов красавчика Гарри, но очень точно нарисовал его экспансивный и неуравновешенный характер. Сам Майлз, помнится, употребил тогда словечко «неврастеник».

Значит, Гарри Брук, чтобы добиться своей цели, разработал тщательно и расчетливо эту поистине дьявольскую операцию…

В отношении его мнимой влюбленности в Фэй у Майлза больше не возникало сомнений. Сердце и разум подсказывали, что Фэй ни в чем не виновна, что ее извели тревоги и страхи. Он бранил себя за то, что не до конца верил ей, смотрел на вещи чужими глазами, относился к ней настороженно, несмотря на невольное влечение; побаивался, что очарование голубых ее глаз — не что иное, как колдовство темных сил. И тем не менее все это время он знал…

— Она не виновна, — сказал Майлз. — Ни в чем.

— Совершенно верно.

— Я скажу вам, какое чувство испытывает Фэй. И пусть мое определение не покажется вам мелодраматичным или преувеличенным. Она чувствует себя обреченной.

— Почему вы так думаете?

— Я не думаю, я знаю. — Майлз говорил твердо и убежденно. — Это показало ее поведение вчера вечером. Справедливо или ошибочно, но она полагает, что не может от чего-то освободиться, и чувствует себя обреченной. Я не могу это объяснить, но я в этом уверен. Более того, она в опасности. Доктор Фелл сказал, что ей грозит гибель, если она сделает то, что задумала. Поэтому мне надо догнать ее во что бы то ни стало и не упускать из виду ни на минуту. Фелл добавил, что речь идет о жизни и смерти, и я с этим должен считаться. Мы обязаны помочь ей после всего, что произошло. В тот же самый момент, как мы выйдем из вагона…

Майлз запнулся на слове и инстинктивно прислушался. Впервые во время этой поездки в метро он не услышал, как останавливается поезд.

В его сознании умолк привычный гипнотизирующий стук колес, и в уши ворвался легкий скрежет закрывающихся дверей.

— Майлз! — вскрикнула Барбара, которая опомнилась одновременно с ним.

Двери сомкнулись с мягким стуком. Прозвенел сигнальный колокольчик проводника. Словно подброшенный пружиной, Майлз вскочил и взглянул в окно. Состав медленно набирал скорость, скользя мимо больших белых букв на голубой стене: «Кемпден-Таун».

Потом ему припомнилось, что он о чем-то просил проводника, но в тот момент он не отдавал себе отчета в своих поступках. Бросился как безумный к дверям, пытаясь просунуть пальцы в резиновую прорезь и раздвинуть створки. Кто-то сказал: «Не суетись по пустякам, приятель». Солдат-австралиец проснулся. Полицейский с любопытством смотрел на нервного пассажира.

Бесполезно. Майлз стоял, прижавшись лицом к дверному стеклу, а поезд все быстрее скользил вдоль платформы.

В тусклом свете ламп, качавшихся над платформой, Майлз успел заметить человек пять, направлявшихся к выходу, и среди них — Фэй Сетон. Она была в своем легком шерстяном пальто и в черном берете, на грустном лице — та же странная полуулыбка.

Поезд ворвался в тоннель.

В Кемпден-Тауне сыпал мелкий частый дождик, небо заволокли тучи.

В нескольких шагах от станции метро Болсовер-плейс прямую широкую Кемпден-Хай-стрит пересекала узкая темная Болсовер-стрит, которая справа, за кирпичной аркой, обрывалась тупиком.

Булыжная мостовая поблескивала от дождя. В глубине тупика виднелись два изуродованных бомбежкой здания с выбитыми стеклами. Слева находилась то ли небольшая мастерская, то ли магазинчик с вывеской «Дж. Мингз и К°. Вставные челюсти». Напротив стояла небольшая деревянная постройка, судя по старой вывеске — бывшая закусочная, а немного дальше на этой же стороне высились два кирпичных дома неопределенного серо-коричневого цвета с кое-где сохранившимися оконными стеклами, более или менее жилого вида.

Улочка словно вымерла, мимо не прошмыгнула ни одна кошка. Майлз, не обращая внимания на дождик, взял Барбару под руку.

— Все в порядке, — пробормотала она, зябко поводя плечами под уже намокшим плащом и наклонив в его сторону зонтик. — Мы потеряли меньше десяти минут.