Джон Карр - Зловещий шепот

— Прошу прощения, — сказал Майлз, — все ли, кто изучает истории преступлений, занимаются подобным коллекционированием?

Профессор Риго помолчал.

— Нет, конечно, это причуды экстравагантных особ, — признался он, — но все-таки причуды забавные. Что касается меня, скоро я вам кое-что продемонстрирую.

Больше он не произнес ни слова до самого конца ужина. Когда подали кофе, он закурил сигару, придвинул свой стул к столу, прислонил к креслу желтую полированную трость, на которой заиграли отблески свечей, и оперся округлыми локтями на стол.

— Близ маленького городка Шартрез, что в семидесяти милях к югу от Парижа, в тысяча девятьсот тридцать девятом году жила одна английская семья. Вы, может быть, слышали о Шартрезе? Многим этот городок представляется средневековым селением с почерневшими от старости каменными домами, погруженными в дремоту, и в какой-то степени это верно. Шпили собора, стоящего на холме среди необозримых полей, видны очень издалека. В город въезжаешь через ворота Порт-Гийом с их круглыми башнями, проезжаешь по булыжным мостовым, где куры и гуси выскакивают чуть ли не из-под колес, и крутыми улочками поднимаешься к отелю «Великий монарх». У подножия холма среди разрушенных старинных крепостей и склоняющихся к воде вековых ив вьется река Ора. Когда опускается вечерняя прохлада, жители Шартреза любят гулять у развалин в тени персиковых деревьев. В дни ярмарки — уф! — быки и коровы так ревут, будто славят самого дьявола. В ларьках, стоящих рядами, продаются всякие безделушки, а продавцы орут не менее оглушительно, чем скотина. — Профессор Риго на секунду умолк. — Суеверия там так же въелись в души, как мох в скалы. В общем, когда отведаешь лучшего во Франции хлеба и хлебнешь доброго вина, хочется сказать себе: нет лучшего места, чтобы осесть надолго и написать книгу… Там есть и мельницы, и кузницы, и стекольные и кожевенные фабрики, и всякие мастерские. Я должен об этом упомянуть, потому что самой большой по местным масштабам кожевенной фабрикой — «Пелетье и К°» — владел англичанин, мистер Говард Брук. Бруку было лет пятьдесят, а его достопочтенной супруге — чуть меньше. У них был сын Гарри, лет двадцати с небольшим. Никого из них уже нет на этом свете, так что я могу свободно о них говорить.

Майлз невольно поежился, подумав, однако, что по комнате опять пробежал ветерок.

Барбара Морелл удобно устроилась на мягком стуле и с любопытством смотрела на Риго, который снова раскуривал сигару.

— Они умерли? — переспросила она. — Но тогда мы уже ничем им не навредим, если…

Профессор Риго не ответил.

— Они жили, я повторяю, в предместье Шартреза, на берегу реки, в доме, который величался «шато», то есть замок, хотя отнюдь не выглядел таковым. Река Ора там довольно широка и тиха, отражение прибрежной зелени придает ей темно-изумрудный цвет. А теперь ближе к делу.

Риго медленно и осторожно отодвинул от себя кофе.

— Это, — сказал он, — дом из серого камня в форме буквы «П» с внутренним двором. А это, — профессор Риго обмакнул палец в бокал с кларетом и провел на скатерти кривую линию, — река перед фасадом дома. Приблизительно в двухстах ярдах [4] 1 ярд = 91,4 см. к северу от усадьбы, вверх по течению, через реку перекинут мост. Этот мост был собственностью Бруков, ибо они владели землей по обе стороны Оры. А дальше за мостом, на том берегу, высится старая полуразрушенная башня. Эта башня известна в округе под названием «Тур д’Анри Катр», башня Генриха Четвертого, хотя исторически она никоим образом не связана с этим королем. Была она когда-то частью замка, сожженного гугенотами, осаждавшими Шартрез в конце шестнадцатого века. Сохранилась только эта круглая каменная башня, хотя деревянные полы в ней полностью сгорели и остался только полый остов с каменной винтовой лестницей, поднимающейся вдоль стен к плоской каменной кровле с парапетом. Башня, заметьте, не видна из дома семейства Бруков, но с берега она выглядит живописно, удивительно живописно!.. Итак, к северу за плакучими ивами и зарослями камыша река делает изгиб; здесь над ней нависает мост, отражающийся в зеркале речных вод, а за мостом, на крутом бархатисто-зеленом берегу, стоит круглая темно-серая башня сорока футов [5] 1 фут = 30,5 см. в высоту, зияющая черными проемами продолговатых окон, обрамленная тополями. Семья Брук использовала ее для переодевания, когда приходила освежиться в реке. Так и жило себе в своей комфортабельной усадьбе тихо, мирно и обывательски счастливо английское семейство, состоящее из отца — мистера Говарда, матери — миссис Джорджии и сына Гарри, пока…

— Что — пока? — не выдержал Майлз паузы профессора Риго.

— Пока не приехала одна особа.

Профессор Риго снова замолк. Затем, глубоко вздохнув и передернув плечами, как бы стряхивая с себя всякую ответственность, продолжал:

— Я приехал в Шартрез в мае тридцать девятого. Только что закончил свою книгу «Жизнь Калиостро» и желал одного — тишины и покоя. Мой добрый приятель, фотограф Коко Легран, как-то представил мне в «Отель де Виль» Говарда Брука. Мы — люди очень разные, но друг другу понравились. Он подтрунивал над моими французскими замашками, я — над его английскими фокусами, и оба были довольны. Брук был седоволос и худощав, неразговорчив, но дружелюбен; очень много времени отдавал своему кожевенному делу. Он носил штаны для гольфа, которые в Шартрезе производили такое же дикое впечатление, как сутана священника в Ньюкастле. Говард Брук ценил юмор, был гостеприимен, но до такой степени подчинен условностям, что не составляло труда предугадать, как он поступит и что скажет в той или иной ситуации. Его жена, симпатичная розовощекая толстушка, очень на него походила. Но их сын Гарри… О! Этот юноша весьма отличался от родителей!

Парень меня заинтересовал. Я видел, что он обладает чувствительным сердцем и поэтическим воображением. Рост, фигуру и походку он унаследовал от отца, но под благообразной внешностью скрывалась мятущаяся, нервная натура. Лицом Гарри тоже был недурен: правильные черты, прямой нос, большие карие глаза, белокурые волосы, которые, думалось мне, скоро поредеют и поседеют, как у отца, если он не научится владеть своими нервами. Родители на него молились. Я вам скажу, что много видел отцов и матерей, влюбленных в своих отпрысков, но таких, как эти, не встречал! Играя в гольф, Гарри мог бросить мяч на двести ярдов, на двести миль, черт знает куда, Брук лишь засияет от гордости; Гарри мог лупить в теннис, как маньяк, день и ночь, добывая несметное число серебряных кубков, — отец был на седьмом небе. В глаза он не хвалил сына, только приговаривал: «Неплохо, неплохо». Но зато превозносил его до небес перед первым встречным и на каждом углу.