Джон Карр - Зловещий шепот

Понятно? Хорошо.

Мы с Гарри сошли вниз, и я повел его через лужок к густым каштанам ближнего леса, тянувшегося на восток и на север, ибо ливень наконец хлынул, а другого укрытия вблизи не было. Под шелестящими от дождя кронами в почти полном мраке я не мог сдержаться — любопытство точило мне душу. Я стал просить Гарри, как его друг и в какой-то мере как его покровитель, чтобы он объяснил мне, что означают эти инсинуации в отношении Фэй Сетон.

Сначала он даже слушать не хотел. Этот видный, но еще не сформировавшийся молодой человек только отмахивался, пожимал плечами да приговаривал, что все это, мол, слишком курьезно, чтобы принимать всерьез.

— Гарри… — сказал я ему, — Гарри, мы с вами много говорили о французской литературе, о преступлениях и оккультных науках; я изучил многообразные сферы человеческого опыта и говорю вам, что самые большие неприятности в этом мире доставляют именно курьезные вещи, о которых предпочитают помалкивать.

Он сверкнул на меня глазами и угрюмо потупился.

— Вы ведь слышали… — он помедлил, — слышали, что говорят про Жюля Фрезнака, торговца овощами?

— Ваша мать называла мне это имя, — ответил я, — но мне неизвестно, что стряслось с Жюлем Фрезнаком.

— Так вот. У Жюля Фрезнака есть шестнадцатилетний сын.

— И что же?..

Но в этот самый момент из чащи леса, заслонявшего башню, донесся крик ребенка.

Страшный крик.

У меня, скажу я вам, волосы дыбом встали. Капля дождя, упавшая сквозь листву мне на лысину, заставила меня вздрогнуть. Ведь мне только что пришла мысль, что опасность никому не грозит, ибо Говард Брук, Гарри Брук и Фэй Сетон в данную минуту находятся в разных местах и ничего плохого друг другу сделать не могут, и не дай Бог им скоро свидеться. Но теперь…

Крик донесся с башни. Мы с Гарри выбрались из леса и наискосок через луг поспешили к ней. У берега, за поворотом реки, мы неожиданно увидели толпу людей.

Подойдя ближе, мы узнали, что произошло.

Здесь, на опушке леса, примерно полчаса назад появилось семейство Ламберов, чтобы на лоне природы устроить небольшой пикник в кругу домочадцев: кроме главы семейства с женой, там были их племянница, их невестка и четверо детей в возрасте от девяти до четырнадцати лет. Как истые французские туристы, они не испугались переменчивой погоды и отправились за город. Конечно, земля, где им захотелось насладиться природой, была частной, но частная собственность во Франции не столь священна, как в Англии. Они, правда, слышали, что Брук не жалует незваных гостей, но, увидев, что башню покинула сначала Фэй Сетон, а потом и мы с Гарри, решили расположиться в прелестном месте у речки. Дети резвились на лужке рядом с башней, а месье и мадам Ламбер под каштаном распаковывали корзинку с провизией.

Двое младших детей побежали обследовать башню. Когда мы с Гарри шли из лесу, я еще не успел заметить девочку в дверях башни, которая указывала рукой наверх и продолжала кричать пронзительно и отчаянно:

— Папа! Папа! Папа! Там человек, весь в крови!

Именно эти слова она выкрикивала.

Я не слышал и не видел, что говорили и делали остальные в ту минуту. Но почему-то запомнил, что дети замерли, глядя на родителей, а бело-голубой мяч медленно катился по откосу к реке. Почти бегом я бросился к башне и стал карабкаться вверх по головокружительной лестнице. Пока я лез, мне вдруг пришла в голову дикая, неуместная и никчемная мысль: можно ли было приглашать сюда, на эту верхотуру, мадемуазель Фэй Сетон с ее-то больным сердцем?

Когда я выбрался на крышу, дул сильный ветер. В центре площадки лицом вниз лежал Брук, он был еще жив, еще хрипел. На спине по плащу расползлось мокрое пятно — не от дождя, а от крови; в центре пятна на плаще виднелся разрез, дюйма с два, — там, где его ударили острым предметом, как раз под левой лопаткой.

Я еще не сказал вам, что палка, с которой он не расставался, была своего рода оружием, разъемной тростью-стилетом. Теперь рядом с ним лежали обе ее части. Рукоятка с длинным и острым окровавленным клинком валялась возле его левой ноги; другая, полая часть, служившая ножнами, откатилась почти к парапету. Но портфель с двумя тысячами фунтов стерлингов исчез.

Я видел все это как в тумане, а внизу горланило семейство Ламберов. Было четыре часа шесть минут. Я заметил время отнюдь не из желания следовать правилам сыска: мне очень хотелось знать, явилась ли Фэй Сетон на свидание.

Я подошел к Бруку и приподнял его, даже посадил. Он мне чуть улыбнулся, приоткрыл рот, но произнес только: «Не повезло…» Стараясь не наступать на пятна крови, Гарри приблизился к нам, хотя помощи от него не было никакой. Он спросил: «Папа, кто это сделал?» Но бедняга уже не мог вымолвить ни слова. Спустя несколько минут он умер на руках своего сына, цепляясь за него, как ребенок.

Профессор Риго прервал рассказ и, словно чувствуя себя в чем-то виноватым, опустил голову, уперся взглядом в стол и бессильно положил на скатерть руки. После довольно продолжительного молчания он расправил плечи, встряхнулся и произнес подчеркнуто торжественным тоном:

— Пожалуйста, обратите особое внимание на то, что я вам сейчас скажу! Мы знаем, что Говард Брук не был ранен и находился в добром здравии, когда я оставил его одного на башне без десяти четыре. Следовательно, человек, его убивший, должен был подняться к нему на башню. Этот человек должен был обнажить клинок и вонзить его в жертву, когда Брук повернулся к нему спиной. Надо добавить, что полиция обнаружила в одном месте на парапете, со стороны реки, что-то вроде небольшого пролома: не хватало двух кирпичей, как будто кто-то хватался за парапет. И все это должно было произойти между четырьмя без десяти минут и четырьмя и пятью минутами, когда дети нашли умирающего. Хорошо! Прекрасно! Время установлено! — Профессор Риго рывком придвинул свой стул к столу. — Собственно говоря, и еще кое-что установлено! — сказал он. — То, что в течение этого времени, этих пятнадцати минут, ни одного живого существа рядом с убитым не было.

— Вы слышали? Вы меня слышали? — настойчиво повторял Риго и щелкал пальцами, чтобы привлечь внимание Майлза Хеммонда.

Для любого человека с живым воображением эта история, рассказанная маленьким толстым профессором, история с ее звуками, красками и зримыми образами становилась как бы частью пережитого. Майлз на какое-то время забыл, что сидит в отеле «Белтринг» на втором этаже, в комнате с открытыми окнами, выходящими на Ромили-стрит, перед канделябрами, в которых догорают свечи. На какие-то мгновения он окунулся в мир звуков, красок и образов этой чужой жизни, ему даже почудилось, что дождик стучит не по Ромили-стрит, а по крыше башни Генриха IV. Он сопереживал, испытывая волнение и интерес, готовый включиться в игру. Ему нравился этот Говард Брук, явно заслуживающий уважения и симпатии; любой убивший старика, кем бы он ни был…