Дороти Сэйерс - Встреча выпускников

Хедингтон. Теперь она была уже очень близко, и, против воли, что-то сжалось внутри. Холм Хедингтон, на который так часто приходилось подниматься, нажимая на педали старенького велосипеда. Теперь, когда движением управляют четыре ритмично движущихся поршня в цилиндрах, он выглядел не таким крутым, но каждый лист и камень, казалось, приветствовал с навязчивой фамильярностью старого однокашника. Затем узкая улочка с её тесными, неряшливыми магазинами, напоминающая деревенскую улицу; один или два отрезка были расширены и улучшены, но слишком мало было действительных изменений, чтобы ими можно было заслониться от себя.

Магдален-бридж. Башня Магдален. И здесь совершенно никаких изменений — только бессердечное и безразличное постоянство, созданное руками человека. Теперь нужно всерьёз взять себя в руки. Длинная Уолл-стрит. Сейнт-Кросс-роуд. Железная рука прошлого сжала внутренности. Ворота колледжа — теперь придётся идти до конца. В домике при Сейнт-Кросс был новый швейцар, который выслушал имя Харриет, не шевельнувшись, и пометил его в списке. Она вручила ему свою сумку, отогнала машину вокруг здания в гараж на Мансфилд-лейн, [9] Для целей этой книги Мансфилд-лейн считается идущей от Мансфилд-роуд до Сейнт-Кросс-роуд позади Колледжа Шрусбери и куда-то к переходу между крикетными площадками Баллайола и Мертона, которые они занимают в настоящее время. (Примечание Дороти Сейерс.) а затем, с мантией на руке, прошла через Новый дворик в Старый, и таким образом, через уродливый кирпичный дверной проём в Бёрли-билдинг.

В коридорах и на лестнице она не встретила никого из однокурсников. Трое студенток гораздо более старшего года выпуска приветствовали друг друга со слишком бурным и немного наигранно-юным восторгом у двери комнаты отдыха студентов, но она не знала никого из них, и прошла мимо, как призрак, не проронив и не получив ни слова приветствия. В комнате, выделенной для неё, после небольших размышлений она признала помещение, занимаемое в своё время женщиной, которая ей не особенно нравилась, — впоследствии она вышла замуж за миссионера и уехала в Китай. Короткая мантия нынешней владелицы висела за дверью; судя по книжным полкам, девушка изучала историю, судя по личному имуществу, она была новичком со стремлением к новизне и с явным недостатком врождённого вкуса. Узкая кровать, на которую Харриет бросила свои вещи, была накрыта ядовито-зелёным покрывалом с неподходящим футуристическим рисунком, над ней висела плохая картина в нео-архаичной манере, хромированная лампа угловатой и неудобной конструкции, казалось, делала неприличный жест в сторону стола и платяного шкафа, которые предоставлялись колледжем и имели стиль, обычно связываемый с Тоттенхэм-Корт-роуд, и вся эта дисгармония была увенчана и подчеркнута наличием на комоде любопытной статуэтки или трёхмерной диаграммы, выполненной из алюминия и напоминающей гигантский искривлённый штопор, на основании которого имелось название: «Стремление».

С удивлением и облегчением Харриет обнаружила в платяном шкафу три вешалки, пригодные для использования. Зеркало, в соответствии с традициями колледжа, было размером приблизительно с квадратный фут и висело в самом тёмном углу комнаты. Харриет распаковала сумку, сняла пальто и юбку, надела халат и отправилась на поиски ванной. Она отвела себе на переодевание три четверти часа, а система подачи горячей воды в Шрусбери всегда отличалась замечательно низкой эффективностью. Харриет не помнила точно, где располагались ванные на этом этаже, но, конечно же, они были где-то здесь, слева. Буфетная, даже две буфетных с уведомлениями на дверях: «МЫТЬ ПОСУДУ ПОСЛЕ 23:00 ЗАПРЕЩАЕТСЯ»; три туалета с плакатами над входом: ПОЖАЛУЙСТА, УХОДЯ ГАСИТЕ СВЕТ; да, именно здесь были четыре ванные с указаниями на дверях: «ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ВАННЫМИ ПОСЛЕ 23:00 ЗАПРЕЩАЕТСЯ», а внизу усиливающее добавление : ЕСЛИ СТУДЕНТКИ БУДУТ ПРОДОЛЖАТЬ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ВАННАМИ ПОСЛЕ 23:00, ТО ВАННЫЕ БУДУТ ЗАКРЫВАТЬСЯ В 22:30, В ОБЩЕЖИТИИ НУЖНО ДУМАТЬ И О ДРУГИХ. Подписано: Л. Мартин, декан.

Харриет выбрала самую большую ванную. В ней был плакат с инструкциями на случай пожара и табличка, на которой большими буквами было напечатано: «ПОДАЧА ГОРЯЧЕЙ ВОДЫ ОГРАНИЧЕНА. ПОЖАЛУЙСТА, ИЗБЕГАЙТЕ ЧРЕЗМЕРНОГО РАСХОДА ВОДЫ». Со знакомым ощущением подчинённого человека Харриет вставила пробку и повернула кран. Вода была горячей, как кипяток, хотя ванна крайне нуждалась в новом эмалевом покрытии, а пробковый коврик знавал лучшие времена.

Искупавшись, Харриет почувствовала себя лучше. На обратном пути в свою комнату ей повезло не встретить никого из знакомых. Она была не в настроении для болтовни и воспоминаний в халатах. На двери через одну от своей она увидела табличку «Миссис Х. Эттвуд». Дверь была закрыта, за что Харриет была благодарна. На следующей двери имени не было, но когда Харриет приблизилась к ней, ручку повернули изнутри, и дверь начала медленно открываться. Харриет быстро прошмыгнула мимо и юркнула в убежище. Она обнаружила, что сердце бьётся до смешного быстро.

Чёрное платье обтягивало её, как перчатка. У него имелась маленькая квадратная кокетка и длинные тесные рукава, смягчённые на запястьях воланами, почти закрывающими суставы. Оно обрисовывало её фигуру до талии и свободно спадало до земли, напоминая средневековую одежду. Его тусклая поверхность не затмевала унылый отсвет академического поплина. Она подтянула тяжёлые сгибы мантии вперед на плечи так, чтобы прямые передние части свободно упали на манер столы. [10] Стола — женское платье в Древней Греции и Древнем Риме. С капюшоном пришлось немного повозиться, прежде чем она вспомнила, как правильно подвернуть его около шеи, чтобы яркий шёлк оказался снаружи. Она незаметно закрепила его на груди, чтобы он сидел ровно и одно чёрное плечо уравновешивалось другим тёмно-красным. Стоя немного согнувшись перед несоответствующим её росту закопченным зеркалом (студентка, которой сейчас принадлежала эта комната, очевидно, была очень маленькой), она заставила мягкую шапочку лечь плоско и прямо, углом против середины лба. Зеркало показало её собственное лицо, довольно бледное, с чёрными бровями, расходящимися прямо по обе стороны от крупного носа, слишком широковатого, чтобы считаться красивым. На неё глядели её собственные глаза — довольно усталые, довольно вызывающие глаза, в которые заглядывал ужас и в которых всё ещё чувствовалась осторожность. Рот принадлежал натуре великодушной и сожалеющей о великодушии, его уголки оттянуты назад, чтобы не сболтнуть лишнее. С учётом толстой копны завитых волос, спадающих на чёрную ткань, лицо казалось, так или иначе, готовым к действиям.