Джон Карр - Дело о непрерывных самоубийствах

В этот вечер поезд в девять пятнадцать на Глазго ушел с Юстонского вокзала с получасовым опозданием — через сорок минут после того, как завыли первые сирены воздушной тревоги.

При звуке сирен погасли синие лампы, тускло горевшие вдоль путей. По темному перрону, толкаясь и ругаясь, обдирая друг другу кожу ранцами и чемоданами, почти на ощупь двигались толпы людей, одетых большей частью в мундиры цвета хаки. Голоса не были слышны из-за железного рева локомотивов.

Собственно говоря, особых причин для страха не было. Дело происходило первого сентября, и большие налеты на Лондон еще не начинались. В то время воздушная тревога означала лишь небольшое неудобство, просто где-то гудел одиночный вражеский самолет, а заградительного огня зениток еще не было и в помине.

Молодой профессор истории Алан Кемпбелл, доктор Оксфордского и Гарвардского университетов, работал локтями, с усердием проталкивался сквозь толпу, пытаясь найти свое купе в спальном вагоне поезда. Спальные вагоны первого класса, судя по всему, находились в самом конце длинного состава. Он успел обратить внимание на увешанного багажом носильщика, шагавшего впереди, когда в дверях вагона кто-то зажег спичку, осветив табличку с номерами купе.

Подойдя ближе, он тоже зажег спичку и, убедившись в том, что четвертое купе находится именно здесь, поднялся в вагон. В коридоре едва светились надписи, указывавшие дорогу. Открыв, наконец, дверь своего купе, профессор облегченно вздохнул.

«Неплохая штука — купе первого класса», — подумал он. Это была комнатка из металла с выкрашенными в зеленый цвет стенами, постелью, никелированным Умывальником и высоким зеркалом на двери в соседнее купе. Светомаскировочная штора полностью закрывала окно. Было душновато, но над постелью он заметил прикрытое металлической решеткой вентиляционное отверстие.

Алан сунул чемодан под сиденье и сел, чтобы отдышаться. Он захватил с собой в дорогу какой-то роман и воскресную газету, но едва развернул ее, желчно воскликнул:

— Чтоб ему вечно гореть в аду! Чтоб его… — адресуя свои слова тому, кто был его единственным врагом.

Однако ой тут же успокоился, вспомнив, что у него самого есть все причины для хорошего настроения. В конце концов, ему предстоит недельный отпуск, и хотя с определенной точки зрения его поездку нельзя назвать увеселительной, все же это будут каникулы.

Алан Кемпбелл был из тех шотландцев, которые отродясь не ступали на землю Шотландии. За исключением года, проведенного в американском университете, да короткого визита в Европу, он не выезжал за пределы Англии. Это был 35-летний довольно красивый, хотя чуть полноватый мужчина, любитель книг, серьезный, но не лишенный чувства юмора. Его представления о Шотландии были почерпнуты из романов Вальтера Скотта и книг Джона Бьюкена. К ним надо добавить смутную картину гранитных скал и зарослей вереска да еще несколько легкомысленных шотландских анекдотов, так что шотландцем его можно было считать с большой натяжкой.

Раздался стук, и в дверях показалась голова проводника.

— Мистер Кемпбелл? — осведомился он, бросив взгляд на прикрепленную к двери табличку.

— Доктор Кемпбелл, — не без достоинства поправил Алан. Он был еще достаточно молод, чтобы чувствовать волнение, называя свой титул.

— В котором часу разбудить вас, сэр?

— Когда мы прибываем в Глазго?

— В шесть тридцать, сэр. По расписанию.

— Тогда в шесть часов.

Проводник кашлянул. Правильно поняв намек, Алан уточнил:

— В общем, за полчаса до прибытия.

— Слушаюсь, сэр. Прикажете подать утром чай и сухарики?

— А полный завтрак здесь можно получить?

— Нет, сэр. Только чай и сухарики.

Хорошее настроение Алана начало улетучиваться. Он так спешил упаковать вещи, что не поужинал и сейчас чувствовал, что его внутренности напоминают сжатую гармошку.

— На вашем месте, сэр, я бы сходил в буфет и перекусил, — посоветовал проводник.

— Но ведь поезд уходит через пять минут!

— Не беспокойтесь, сэр. По-моему, так быстро он не отправится.

Решив, что это самое разумное, Алан вышел из вагона. Проталкиваясь в темноте сквозь гудящую толпу на перроне, он попал на огороженную площадку в конце путей. Стоя у буфета с чашкой жидкого чая и парой сендвичей с тонкими, как бумага, ломтиками высохшей ветчины, он вновь бросил взгляд на воскресную газету, и настроение его снова испортилось.

Мы уже сказали, что на всем белом свете у Алана Кемпбелла был один единственный враг. Правду говоря, за исключением одной школьной потасовки, закончившейся синяками и разбитыми носами (тот парень стал впоследствии его лучшим другом), он не мог припомнить случая, когда бы испытывал к кому-либо особую неприязнь.

Врага, о котором идет речь, тоже звали Кемпбелл, хотя, как надеялся Алан, между ними не было никакого родства. Тот, другой Кемпбелл, жил в какой-то глухой дыре — Харпендене, графстве Хертфордшир. Алан никогда не встречался с ним и не знал его, но ненавидел от всего сердца.

Беллок заметил как-то, что нет более жаркого, ожесточенного и забавного для постороннего зрителя спора, чем спор между двумя учеными мужами о каком-нибудь частном вопросе, никого, кроме них самих, не интересующем.

Каждому из нас случалось с улыбкой наблюдать подобные диспуты. Кто-нибудь напишет в почтенной газете или литературном еженедельнике, что Ганнибал, переходя Альпы, проходил мимо деревни, именовавшейся Вигинум. В ответ другой ученый читатель пишет, что деревня эта называлась не Вигинум, а Бигинум. Через неделю первый вежливо, но довольно ядовито выражает сожаление по поводу невежества автора письма и просит разрешения представить доказательства своей правоты. Тогда второй отвечает, что сожалеет о том, что господин NN забыл о хороших манерах, но, несмотря на это, он считает своим долгом добавить… И так далее. Иногда перебранка тянется два-три месяца.

Нечто подобное случилось и с Аланом Кемпбеллом, смутив его покой.

Алан Кемпбелл был доброй душой, никому не желавшей зла, но по временам он писал рецензии на книги по истории в одной уважаемой воскресной газете. В середине июня редакция прислала ему толстый труд под названием «Последние дни Карла Второго», посвященный политическим событиям периода 1680–1685 годов и подписанный К. И. Кемпбелл. Рецензия Алана появилась через неделю и содержала, между прочим, следующие слова:

«Нельзя сказать, что книга мистера Кемпбелла проливает новый свет на рассматриваемый вопрос, к тому же она не свободна от мелких неточностей. Вряд ли сам мистер Кемпбелл верит, что лорд Вильям Рассел не был осведомлен о заговоре в Рай Хаузе. Барбара Вильерс, леди Кастлмен, стала герцогиней Кливлендской в 1670 году, а не в 1680-м, как можно прочесть в книге. Не ясно, на чем основано поразительное утверждение мистера Кемпбелла о том, что указанная дама была невысокой женщиной с каштановыми волосами?»