Уинстон Грэхем - Энджелл, Перл и Маленький Божок

Прежде чем покинуть контору, он повидался и с Мамфордом и с Эсслином. Мамфорд, мужчина около пятидесяти, был тучным, темноволосым, неопрятным, с неуклюжими движениями, длинные пряди его волос переплетались на голове, напоминая пешеходные дорожки. Эсслин, чех по происхождению, был на десять лет моложе Мамфорда, и Энджелл взял его в компаньоны всего три года назад, оценив его острый ум и высокий интеллект, развитию которого не помешало полученное юридическое образование. Мамфорд был медлителен и надежен; Эсслин — честолюбив и подвижен; неплохая пара в упряжке, которой, правда, требовался кучер.

Энджелл в разговоре с Мамфордом не упомянул о леди Воспер, ибо это, собственно, того не касалось. Расспрашивая Матьюсона, он упомянул имя Мамфорда затем, чтобы показать отсутствие личной заинтересованности. Если у Матьюсона создалось впечатление, что контора исполняет функции семейных стряпчих Восперов, то при сложившихся обстоятельствах, решил Энджелл, тактика его была вполне оправданной.

Покинув контору, он проехал в метро от Холборна до Бонд-стрит, но обеденное время в его клубе еще не началось, поэтому он отправился в ресторан при отеле Клэридж, где можно было за одну общую цену получить несколько закусок. Сегодня он съел три порции этих закусок и выпил бутылку пива, поскольку смешно было бы заказывать по баснословным гостиничным ценам вино. К тому времени когда он закончил трапезу, подошло обеденное время в клубе и он решил прогуляться пешком до Ганновер-сквера; в клубе он легко пообедал, заказав копченую форель, седло барашка и стилтон и запив все это бутылкой «Бел Эйр» урожая 1959 года.

В своем клубе он был фигурой известной и часто проводил там время, и хотя особой популярностью не пользовался, но среди членов клуба слыл за оригинала. Знай он об этом, он был бы немало удивлен. Энджелл считал себя уважаемым старшим членом клуба — поскольку членство его насчитывало уже много лет, — отличаясь от других членов, может быть, Только своим несколько более высоким положением. В этот вечер после обеда у него хватило времени сыграть лишь одну партию в бридж; затем он прошел пешком до дома Хоуна на Сент-Джеймс-стрит и провел с сэром Фрэнсисом целый час за беседой. А потом взял такси и поехал домой.

Восемь лет назад два дома на Кадоган-сквер распродавались по очень сходной цене — номера 24 и 26 по Кадоган-Мьюз, — Энджелл купил их еще до того, как было объявлено об их открытой продаже. Дом номер 26 находился на углу Милнер-стрит, и в этом доме он теперь проживал, а дом номер 24 сдал в аренду, и доход с него намного превышал все расходы по дому номер 26. Это были два небольших, двухэтажных особняка в георгианском стиле, с просторными, хорошо распланированными комнатами. Порой, когда им овладевала мания величия, он подумывал о том, не соединить ли оба дома в один и оборудовать их для себя: не чтобы иметь больше жилой площади, а дабы разместить там свои коллекции мебели и картин.

Когда он пришел, Алекса не оказалось дома: тот позабыл, что должен был отработать сегодня полдня. Энджелл с неудовольствием посмотрел на тонкий слой пыли, покрывавший некоторые предметы обстановки, на две косо висящие картины, на немытые тарелки на кухне, пепел от сигарет и кусок пробки, плавающий в блюдце из коулфордского фарфора. Алекс все больше проникался уверенностью, что он незаменим, и к обязанностям своим относился со все большей небрежностью и невниманием. Энджелл вот уже пять лет терпел его недостатки из нелюбви ко всякого рода переменам, да еще потому, что при желании паренек умел готовить божественные блюда. Но он все меньше испытывал к этому желание. Алексу было 33 года, и он был гомосексуалистом.

Энджелл позвонил на телефонную станцию и попросил разбудить его в час ночи звонком, а будильник поставил на десять минут второго для полной гарантии. Когда он, раздевшись, лег в свою широкую кровать под малиновым пологом, биение его сердца было равномерным, как у надежного механизма. Все, что он съел и выпил, включая две порции брэнди, которым его угостил Фрэнсис Хоун, прекрасно усвоилось организмом. Он задумался над тем, как странно устроен человеческий ум, — страх и мрачные предчувствия подчас разрастаются до таких размеров, что вытесняют все остальные чувства, однако уже через двенадцать часов страх, оказавшийся лишенным всяких оснований, исчезает без следа, словно его вовсе и не было. Трудно поверить, что ты только что находился под его властью. Неужели я был настолько расстроен? Неужели я поверил, что эти боли были признаками ранней коронарной недостаточности? Может быть, теперь издалека я все преувеличиваю?

…Сон был прерван телефонным звонком. Еще не пробудившись, он поднял трубку, сидя за обеденным столом в обществе своей жены, давно покойной Анны, и гостей — Алекса с его приятелем, леди Воспер и сэра Фрэнсиса Хоуна. Всегда неприятно, когда тебя будят среди ночи, нарушая приятное краткое сновидение. Чувствуешь себя в такой момент ужасно одиноким. Отдаленный шум уличного движения почти стих, и Энджелл лежал под прохладными простынями, испытывая странное чувство безысходности и тоски; ему казалось, будто он полностью отрезан от внешнего мира. Это чувство одиночества настолько обострилось, что стало чуть ли не катастрофическим. Хотелось ощутить какое-то движение, глотнуть свежего воздуха. Тебя словно заживо погребли в этом одиночестве, связали по рукам и ногам окружающей тишиной: мучительно хотелось поговорить с кем-нибудь, довериться кому-то, ощутить чью-нибудь ласку.

Возможно, виной тому был сон: Анна в роли очаровательной хозяйки дома, и при всем том уверенность, что обед этот закончится небытием, рассеется как дым. В такие минуты особенно нуждаешься в присутствии близкого человека, настоящего друга, которому можно доверить свои мысли…

Он с трудом выбрался из кровати, заказал по телефону такси на 1.45, оделся, сварил кофе, уложил кое-какие вещи в портфель и, когда подъехало такси, уже ждал у дверей.

…Езда по угомонившемуся ночному Лондону, регистрация на аэровокзале, безлюдном, сонном, чистом, лишенном всякого индивидуального облика; ждешь в баре, покупаешь сандвичи на дорогу, следуешь за толпой к автобусу, расталкиваешь людей, чтобы занять место у двери, трясешься в автобусе, прорезающем темноту ночи, зевая спросонья и подавляя страх, выходишь через переднюю дверь; проверка паспортов, посадочных талонов, ожидание в кресле — садишься в самое крайнее, поближе к предполагаемому выходу на поле; Британская европейская авиалиния объявляет посадку на самолет, вылетающий рейсом 562 в Женеву; еще один автобус; затем на поле прямо к трапу; и снова спешишь, стараясь не показывать вида, что спешишь, чтобы первым протиснуться к ступеням трапа, занять место в заднем отсеке самолета (он считается более безопасным). Публика самая пестрая, думал он, неважно одетая, с потрепанной ручной кладью — все выдает в них мелких служащих и квалифицированных рабочих, людей, ничем не выдающихся. Ничего, кроме презрения, они у него не вызывали. Они толпились, сбившись в кучу, шаркали ногами, с какой-то неловкостью снимали с себя пальто и шляпы, и стюардесса уносила их, чтобы развесить на вешалки. Большинство пассажиров — если судить по одежде — отправлялись в отпуск походить на лыжах — один из бесчисленных видов спорта, которым он никогда не пробовал заниматься. Ну что ж, нечего удивляться, пускаясь в путешествие в марте, всегда рискуешь оказаться в обществе таких вот попутчиков.