Чарльз Тодд - Хладнокровное предательство

Он снова вгляделся во мрак; над гостиницей нависала гора, во дворе, на фоне заснеженного склона, чернели хозяйственные постройки. В них может спрятаться дюжина человек…

И все же шестое чувство, которое не раз спасало ему жизнь за четыре года войны, подсказывало, что во дворе никого нет. Когда он снова повернулся, Элизабет Фрейзер смотрела на него. Ее лицо было белее снега.

— Снова то же самое, — прошептала она.

— Еще одно убийство? — быстро спросил он.

— Нет. — Она развернула кресло и, объехав стол, остановилась в углу, где на нее не падал свет. Из темноты она ответила: — Иногда… мне что-то мерещится.

— Объясните, что вы имеете в виду. У вас разыгралось воображение? Вы видите вещие сны?

— Не знаю. — Ратлиджу показалось, что она плачет. — Какое-то проклятие! Сама толком не знаю, что со мной. Иногда меня подводит зрение. А может, что-то с головой… Не знаю, — повторила она. — А как бы хотелось знать наверняка! Но все было таким… настоящим! А я ничего не могла поделать, сидела и смотрела.

Ратлиджу показалось, что он ее понял. Скорее всего, ей снится, что она снова ходит. Может быть, именно в таком виде он застал ее в свою первую ночь в гостинице. Беспокойный разум выгнал ее из постели и дал какое-то задание, а он, войдя на кухню, нечаянно разбудил ее.

— На вашем месте я бы не беспокоился, — примирительно сказал он. — Сейчас вам ничто не угрожает, и на улице никого не было, только тени от бегущих облаков. Хотите чаю? Вам нужно согреться, и тогда вы снова спокойно заснете.

— Вы мне не верите. — Она подавленно вздохнула.

— Милая моя девочка, я вам верю. На фронте некоторые солдаты уверяли, будто видели, как к нам по ничейной земле приближается целая армия. Они прищуривались, чтобы получше оценить расстояние, и поднимали тревогу, а там ничего не было. Все дело в напряжении. Человек знает, что враг вот-вот пойдет в наступление, и его нервы напряжены до предела. Невольно хочется как можно скорее сойтись с врагом лицом к лицу.

— У меня нет врагов, которые вот-вот пойдут в наступление.

— Враги есть у всех, — возразил Ратлидж. — Иногда наш враг — просто боязнь самого себя.

Некоторое время она молчала, а потом спросила:

— А у вас какой враг?

Он чуть не признался ей во всем — на кухне было темно, и они не видели лиц друг друга. И все же он пока боялся облекать свои страхи в слова. Ведь ему придется жить с ними и завтра, при свете дня.

— Война, — сказал он. — И воспоминания о многих погибших.

— Да, понимаю.

Он услышал, как она развернулась и поехала к двери, ведущей в коридор.

— Мистер Ратлидж, если вам не трудно, заприте, пожалуйста, наружную дверь.

— Хорошо. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — долетел до него тихий голос.

Он долго стоял на кухне, чувствуя себя одиноким и ужасающе опустошенным.

На следующее утро, не дожидаясь, пока кто-нибудь выйдет во двор, Ратлидж отправился искать следы. Но с рассветом заморосил дождь. Если кто-то и бродил у гостиницы ночью, все улики растаяли — в том числе и его собственные следы.

Здесь, на севере, во всех делах руководствуются прежде всего соображениями пользы.

Провести похоронный обряд пригласили священника, который приезжал в Эрскдейл по воскресеньям, чтобы прочесть проповедь кучке местных прихожан. Как и всегда, все собрались в маленьком нетопленом храме. Мистер Слейтер оказался человеком пожилым и суровым, глаза его, полуприкрытые тяжелыми веками, непреклонно взирали на жизнь из-под очков и нависших кустистых бровей.

Вначале священник пообедал у доктора Джарвиса. Заупокойная служба по пяти жертвам неизвестного убийцы началась в два часа пополудни. Ратлидж решил, что проводить погибших в последний путь пришло не так много народу. Впрочем, Грили придерживался противоположного мнения. Они стояли рядом в заднем ряду. Грили тихонько объяснил:

— У всех хозяйство, скотина…

— Но если, как вы уверяете, Элкоттов здесь так любили, могли бы и отложить дела!

Стоящие в ряд гробы перед алтарем являли собой душераздирающее зрелище. Близнецов уложили в один гроб с матерью, которая погибла, пытаясь закрыть их своим телом. Хейзел лежала в отдельном гробике; кто-то положил на крышку букет белых искусственных роз. Между ее гробиком и гробом с телом Джералда зияло пустое место. Там должен был покоиться Джош, которого так и не нашли.

Священник говорил о Роке и о том, что необходимо всегда быть готовым к смерти — ведь никто не знает, когда и как она выберет себе следующую жертву. Такие рассуждения показались Ратлиджу чудовищными. Слова священника как будто оживляли призрак убийцы, рыщущего по долине в поисках новой добычи. Даже инспектора Грили как будто передернуло при звуках пронзительного голоса, проникавшего в самые дальние уголки храма. Неожиданно священник сменил тему и с поразительной теплотой стал говорить о каждом из погибших.

Ратлидж, разглядывая присутствующих цепким взглядом полицейского, ничего не прочел на их лицах, кроме сочувствия. Прихожане терпеливо высидели всю службу. По большей части они как будто соглашались со словами мистера Слейтера, многие женщины смахивали слезы. Священник затрагивал какие-то струны в их памяти. Дети, которым было скучно, вертелись рядом с родителями, таращились на потолок и на единственное окошко из цветного стекла, а иногда на гробы. Среди присутствующих было много ровесников Джоша Робинсона. Ратлидж внимательно наблюдал за мальчишками, но не замечал в их поведении следов того, что им известна какая-то тайна о своем пропавшем однокласснике. Миссис Халднес держалась прямо, как будто кол проглотила. Рядом с ней сидели ее сыновья. Миссис Петерсон не пришла. Зато были Хендерсоны, в том числе и мальчик, который все время морщился от боли. Хендерсон положил руку на плечо сына и притянул его к себе, словно боялся потерять.

Грустное это было зрелище, особенно потом, когда все отправились на кладбище и, укрывшись под зонтиками, смотрели, как погибших опускают в землю. Место им отвели за тисами; могильщики заранее сгребли снег и вырыли в раскисшей земле три могилы. Цветов не возлагали. Солнца не было видно из-за тяжелых, нависших туч. Непрестанно моросил дождь. Священник мрачно произнес последние слова о надежде и воскрешении, лишь усугубив уныние присутствующих. И погода как будто отвечала всеобщему настроению. Зловеще завывал ветер, разверстые могилы казались холодными и жесткими. Охрипший священник кутался в теплый черный шарф, из-за которого его голос был едва слышен.

Пол Элкотт стоял в одиночестве, склонив голову, с перекошенным от горя лицом. Ни сгорбленные плечи, ни крепко стиснутый кулак, в котором он сжимал костяную ручку зонтика, не свидетельствовали о том, что заупокойная служба хоть как-то его утешила.