Сирил Хейр - Простым ударом шила

На следующий день Петтигрю появился в суде рано, чтобы присутствовать на знакомой церемонии открытия выездной сессии суда. Но без мантии в крохотном, как коробок, зале, где в прошлом столько раз присутствовал в ином качестве, он чувствовал себя словно раздетым, поэтому не присоединился к практикующим коллегам, сидевшим в первых рядах, а предпочел примоститься в заднем ряду, предназначенном для публики.

Пока читали указ о назначении судьи, он поймал себя на том, что думает не о представлении, разыгрывающемся перед его глазами, и не о деле, которое привело его в Истбери, а о том, что пережил накануне вечером. И чем больше он об этом думал — а заставить себя не думать об этом он не мог, — тем больше раздражался. Как человек, стремившийся всегда быть честным с самим собой, он попытался проанализировать свои чувства и вскоре пришел к выводу, что фраза, которая в иных обстоятельствах его только бы позабавила, задела его по-настоящему из-за того, что исходила от Моллета — человека, чьи суждения и проницательность заслуживали всяческого уважения. «Тогда не вызвано ли мое недовольство, — думал Петтигрю, наблюдая за тем, как судья аккуратно балансирует, чтобы треугольная судейская шляпа не слетела с алонжевого парика, — не вызвано ли на самом деле мое недовольство тем, что в справке Моллета есть доля истины? Потому что если это так, то…»

Черт возьми, нет! Инспектор просто очень недалекий человек, а он, Петтигрю, дурак, раз поверил — на том лишь основании, что когда-то Моллет сделал удачный выстрел в запутанном деле, — будто он представляет собой нечто большее, нежели заурядный тупой полицейский. Мысленно обращаясь к тому, что накануне стоило ему бессонного часа, Петтигрю чувствовал, как абсурдное восхищение этим человеком тает без следа. Суждения и проницательность? Да этот парень даже факты толком установить не может! Плохо, очень плохо! От человека, занимающего такое положение, требуется точность наблюдений. Но ведь самого беглого взгляда на его записи достаточно, чтобы уличить его в непростительной небрежности. И это один из высших офицеров Скотленд-Ярда! Он почувствовал себя так, словно пишет обличительное письмо в «Таймс».

Для подобного раздражения, которое он давно перенес с себя на неправедного инспектора, у Петтигрю была и еще одна причина. Как теперь стало ясно, он был глубоко потрясен убийством мисс Дэнвил и с самого начала отдавал себе отчет в том, что расследование будет нелегким, однако у него не было сомнений, что рано или поздно загадка разрешится. Теперь такой уверенности у него не осталось. Его вера в Моллета оказалась серьезно поколеблена. Очень сомнительно, чтобы подобную загадку мог решить офицер, способный делать столь вопиюще — Петтигрю поймал себя на том, что губами артикулирует это слово, — вопиюще ошибочные умозаключения?

На этом месте ход его размышлений был прерван движением, начавшимся в зале, — церемония представления окончилась, судья покидал скамью, и все встали. Когда Петтигрю снова сел, он впервые осознал, что человек, все это время находившийся и продолжавший находиться рядом с ним, — не кто иной, как сам Моллет.

Способность инспектора бесшумно материализоваться, зачастую там, где его меньше всего ожидают, была полезной с профессиональной точки зрения, но весьма неприятной. Для Петтигрю, в том состоянии, в каком он находился, этот трюк оказался последней каплей, и в ответ на добродушное приветствие Моллета он невежливо промолчал.

— Надеюсь, вы хорошо спали, сэр? — продолжал инспектор, словно намеренно дразнивший его подобной бестактностью.

— Спасибо, нет, — лаконично ответил Петтигрю.

— Мне очень жаль, сэр, — сказал Моллет с обычным для него выражением серьезной озабоченности. — Мне тоже не удалось выспаться этой ночью.

— Вот как? — В данный момент ничья чужая бессонница Петтигрю не интересовала.

— Да. Но заснуть мне не дало отнюдь не дело Бленкинсопа. Пришлось снова просмотреть кучу материалов по убийству мисс Дэнвил.

Петтигрю ничего не сказал. Моллет может читать эти материалы до Второго пришествия, толку-то?

— Инспектор Джеллаби проделал огромную работу по этому делу, — не унимался Моллет. — Колоссальную работу. Полагаю, вы заметили, сэр, вчера, просматривая мои бумаги, очень полезные коротенькие досье, которые он собрал на всех имеющих отношение к делу сотрудников управления.

— Тишина в зале! — рявкнул судебный пристав, и Петтигрю, все еще крайне возбужденный, встал вместе с остальными, приветствуя судью, возвратившегося на скамью, чтобы начать рассмотрение назначенных на первый день дел.

— Так это Джеллаби их составил? — тихо проговорил он, когда они снова уселись. — Что ж, судя по тому немногому, что я увидел, могу сказать об их крайней недостоверности.

Моллет метнул в него обиженно-удивленный взгляд, но слова замерли у него на губах, потому что в этот момент секретарь суда начал перечислять фамилии заключенных, чье дело рассматривалось первым.

Три хилых молодых человека появились на скамье подсудимых и по очереди признали себя виновными в краже со взломом. Когда решение по делу было вынесено, Моллет снова повернулся к Петтигрю.

— Не могу с вами согласиться, сэр, — сказал он, продолжая прерванный разговор. — Мистер Джеллаби, возможно, не очень силен в тонкостях, но могу вас заверить, что его работа исключительно добросовестна во всем, что касается фактов.

— А я могу вас заверить, что это не так, — огрызнулся Петтигрю, намеренно игнорируя явный намек на его недостаточную деликатность. — Приведу лишь один пример. Вчера я случайно наткнулся на страницу, посвященную Филипсу, и увидел, что ваш инспектор отметил, будто миссис Филипс умерла в тридцать четвертом году. Это незначительный факт, но…

— Тишина в зале! — донесся леденящий душу голос с судейской скамьи, и Петтигрю осознал, что он, как никто свято чтивший судебный церемониал, говорит почти вслух и мешает процедуре предъявления обвинения в двоеженстве.

— Но она действительно умерла в тридцать четвертом году, — прошептал инспектор десять минут спустя, когда с двоеженцем было покончено. — Я сам назвал Джеллаби эту дату.

— Тогда это ваша ошибка. Она умерла в тридцать первом.

— В тридцать четвертом.

— В тридцать первом.

— Уверяю вас, сэр, я видел свидетельство о смерти, оно датировано двенадцатым апреля тысяча девятьсот тридцать четвертого года.

— Но это какая-то ерунда, инспектор. Я точно знаю, что ее завещание было признано действительным в тысяча девятьсот тридцать первом году. Поверенный не мог ошибиться на этот счет. Могу показать вам его письмо, если вы… О Господи! Наша очередь.

Дело «Король против Бленкинсопа», несмотря на признание себя виновным со стороны обвиняемого, разбиралось более сорока пяти минут. А могло затянуться и еще дольше. Прежде чем перейти к очень простым фактам самого дела, Флэку как обвинителю пришлось для начала долго убеждать никак не хотевшего верить судью в том, что такое учреждение, как Контрольное управление мелкой продукции, действительно существует, а потом знакомить с Правилами и Регламентами, которыми оно руководствуется в своей деятельности. Этот процесс отнюдь не облегчала его невыносимо нудная манера изъясняться. Ответчики поручили ведение защиты Баббингтону, самому модному и дорогому королевскому адвокату в Южном судебном округе, и хотя то, что ему надлежало сказать в пользу смягчения наказания, могло уместиться в двух предложениях, он умудрился растянуть свое выступление на двадцать минут. Баббингтон всегда гордился тем, что полностью отрабатывает деньги клиента, а в этот раз его многоречивость была оценена весьма умеренной ставкой в пятнадцать гиней за минуту. Однако расходы на защиту и солидный штраф, наложенный на ответчика, сыграли свою роль: долг по налогу на сверхприбыль был снижен до весьма разумной цифры.