Дороти Сэйерс - Рассказы о лорде Питере

Когда я подъехал к развилке возле Фримптона, они как раз пронеслись через последние ворота и направились к сараю. Там они оставили экипаж — я видел и его и отруби, — они были нужны, чтобы заставить лошадей идти тихо, — а тело, я думаю, они вывезли оттуда на машине. Впрочем, это уже детали. Я не знаю также, куда они его девали, но, если вы спросите об этом Мортимера, не сомневаюсь, он заверит вас, что оно на земле.

Уимзи сделал паузу. И если мистер Фробишер-Пим и супруги Хэнкоки были ошеломлены и растерянны, то Хэвиленд просто позеленел. Миссис Хэвиленд покраснела, на ее щеках выступили пятна, рот запал. Уимзи взял «Нюренбергскую хронику» и, задумчиво поглаживая ее переплет, продолжал:

— Тем временем молодой Ролинсон и его приятель учинили беспорядок в церкви — чтобы создать впечатление, что это выходка протестантов. Потом они заперли себя в котельной, а ключ выбросили в окно. Возможно, мистер Хэнкок, вы там его и найдете, если сочтете нужным поискать. Вам не показалось, что этот рассказ о нападении на них то ли двух, то ли трех человек был не очень убедителен? Хаббард здоровый, сильный малый да и Ролинсон не из слабых, а их, как они рассказывают, засунули в котельное отверстие, словно детей, и без единой царапины.

— Послушайте, Уимзи, а вы уверены, что не преувеличиваете? — спросил мистер Фробишер-Пим. — Нужно иметь очень веские доказательства, прежде чем...

— Что ж, — ответил Уимзи, — получите ордер в министерстве внутренних дел. Вскройте могилу. И сразу увидите, правда это или только мое больное воображение.

— По-моему, весь этот разговор отвратителен! — возмутился мистер Бердок. — Не слушайте его. Не могу представить себе ничего более оскорбительного, чем на следующий день после похорон отца сидеть здесь и выслушивать эту возмутительную чепуху. Вы, конечно, не позволите, чтобы труп нашего отца был потревожен? Это ужасно. Это осквернение могилы.

— Действительно, это очень неприятно, — мрачно сказал мистер Фробишер-Пим, — но если лорд Питер всерьез выдвигает свою поразительную теорию, которой я едва могу поверить... (Уимзи пожал плечами), тогда я считаю своим долгом напомнить вам, мистер Бердок, что ваш брат, когда он приедет, может настаивать на расследовании этого дела.

— Нет, не может, ведь правда, не может? — воскликнула миссис Бердок.

— Конечно, может, Винни! — гневно прервал ее супруг. — Он душеприказчик. У него столько же прав заставить выкопать отца, сколько у меня запретить это. Не будь дурочкой!

— Если бы у Мартина было хоть какое-то представление о приличиях, он бы этого не допустил, — сказала миссис Бердок.

— О да, это может шокировать людей, речь ведь идет о деньгах. Но мистер Мартин, возможно, решит, что это его долг по отношению к жене и семье, и если у него возникнет какое-нибудь...

— Все дело от начала до конца — сплошная нелепость, — решительно заявил Хэвиленд. — Я не верю ни одному сказанному здесь слову. Если бы я этому поверил, то первым бы начал действовать — не только из чувства справедливости по отношению к Мартину, но и ради себя самого. Но я не могу поверить, что такой разумный человек, как Мортимер, способен похитить труп и осквернить церковь, — достаточно назвать вещи своими именами, чтобы увидеть, как все это глупо и бессмысленно. Вполне допускаю, что лорд Питер, который, как я понимаю, привык иметь дело с преступниками и полицейскими, полагает это возможным. Но я так считать не могу. Мне очень жаль, но он, видимо, уже не способен понимать какие-либо приличные чувства. Вот все, что я могу сказать. До свидания.

Мистер Фробишер-Пим вскочил.

— Полно, полно, Бердок, не принимайте это за обиду. Я уверен, у лорда Питера не было намерения вас оскорбить. Я тоже думаю, что он ошибается, но за эти несколько дней произошло столько невероятного, что я не удивлюсь, если кому-то и придет в голову, что за всем этим что-то кроется. Ого! Время обедать. Господи, что подумает Агата?

Уимзи протянул Бердоку руку, который пожал ее с явным отвращением.

— Извините, — сказал Уимзи, — у меня, знаете ли, гипертрофированное воображение. Возможно, чрезмерная деятельность гипофиза. Не обращайте на меня внимания. Прошу прощения и все такое...

— Думаю, лорд Питер, не следует развивать воображение за счет хорошего тона, — язвительно сказала миссис Бердок.

Уимзи последовал за ней в некотором смущении. И, должно быть, от смущения он унес под мышкой «Ню-ренбергскую хронику», что в этих обстоятельствах выглядело довольно странным.

— Я очень расстроен, — сказал мистер Хэнкок.

По приглашению супругов Фробишер-Пим он посетил их после воскресной службы. Он сидел, напряженно выпрямившись, его лицо пылало от волнения.

— Я никогда бы не поверил, что Хаббард способен на такое. Для меня это был настоящий удар. И дело не только в том, что он совершил великий грех — выкрал мертвое тело из церковных пределов, хотя и это очень серьезно. Самое ужасное — его лицемерное поведение: насмешка над священными предметами, использование святынь своей религии ради мирских выгод. Он действительно присутствовал на похоронах, мистер Фробишер-Пим, и выказывал все признаки печали и уважения к усопшему. Но даже теперь он, мне кажется, не осознает в полной мере греховность своего поведения. Я очень хорошо это чувствую — и как священник, и как духовный отец.

— Ну, ну, Хэнкок, будьте снисходительнее, — сказал мистер Фробишер-Пим. — Хаббард неплохой малый, но люди его круга тонкостью чувств не отличаются. Вопрос в том, что нам теперь делать. Конечно, нужно все рассказать мистеру Бердоку. В высшей степени неприятная ситуация! Боже мой! Так вы говорите, Хаббард во всем признался? А как он пришел к этой мысли — признаться во всем?

— Это обвинение предъявил ему я, — сказал священник. — Я обдумал все, что сказал лорд Питер Уимзи, и очень расстроился. Мне показалось — не знаю почему, — что в его рассказе есть доля истины — как ни дико это звучит. Вчера вечером я сам подмел пол в приделе Божьей матери, где стоял гроб, и нашел среди мусора немного опилок. Тогда я решил поискать ключ от котельной, и он действительно оказался недалеко в кустах, — примерно на расстоянии броска. Я искал руководства в молитвах, а также у своей жены, чьи суждения я глубоко уважаю, и решил после обедни поговорить с Хаббардом. Для меня было великим облегчением, что он не пришел на утреннюю службу. Я бы чувствовал себя очень неловко.

— Совершенно верно, совершенно верно, — с некоторым нетерпением сказал мировой судья. — Ну, вы предъявили ему обвинение, а он что — сознался?

— Сознался, но, мне грустно об этом говорить, не выказал при этом никаких угрызений совести. Даже смеялся. Это был мучительный разговор.