Эли Бертэ - Присяжный

– Хорошей породы… Да она не то что полукровка, а просто смесь всех пород! Посмотрите только на этот загривок, на эту смешную голову!

Де ла Сутьер продолжал громко рассуждать на эту тему, пока компания шла к дому.

Рокрольский замок вблизи имел вид еще более ветхий, чем это казалось с дороги. Крыша зеленела мхом, со стен облупилась штукатурка, большая часть ставен не открывалась. Все свидетельствовало о небрежности, вызванной стесненными обстоятельствами владельца. По счастью, дикий виноград, плющ и другие ползучие растения, в которых вили свои гнезда многочисленные стаи воробьев, придавали романтический вид темным стенам и скрывали их плачевное состояние.

Конюшни, как мы уже упоминали выше, были единственным предметом роскоши владельца Рокроля. Построенные на месте прежней фермы, они представляли собой новое здание около ста футов длины со стенами до того гладкими и белыми, что их легко можно было принять за мраморные. Двери и окна были громадного размера, стекла и медные замки блестели. На одном краю было великолепное помещение для конюхов и берейторов. Большие ворота были отворены и давали возможность удостовериться, что внутри конский дворец еще роскошнее, чем снаружи. Каждая лошадь имела стойло и корыто из резного дуба, плиты пола были гладко отполированы. Над каждым стойлом была прибита ярко вычищенная медная дощечка с именем стоявшей в нем лошади.

Во дворе, отделявшем конюшни от господского дома, находились дополнительные постройки. Там был, в частности, большой водопой, обнесенный каменными перилами, в котором постоянно была свежая и чистая вода, далее был виден манеж, где объезжали молодых лошадей, потом седельная и бог весть что еще. Конюшни Рокроля справедливо славились во всем департаменте.

Когда компания вошла во двор замка, впопыхах прибежал высокий и сухощавый слуга, национальность которого выдавали рыжие волосы и бакенбарды. Он натягивал на ходу рукава оранжевой куртки – цвета ливреи господина де ла Сутьера. Это был Джон, первый жокей, которому на торжественных состязаниях доверяли лучших бегунов. Он поклонился, окинул взором знатока лошадь Робертена и, взяв ее за повод, спросил де ла Сутьера с сильным английским акцентом:

– Куда прикажете поставить этих лошадей? В большой конюшне есть пустые стойла, а там удобнее было бы чистить.

Нельзя передать словами гнев, обуявший де ла Сутьера при этом предложении. Он с поднятым хлыстом кинулся к злополучному жокею и, видимо, собрал всю свою волю, чтобы не ударить его.

– Мерзавец! – крикнул он дрожащим от бешенства голосом. – Как ты смеешь говорить мне такие слова? Когда ты служил у лорда Этрингтона, этого английского вельможи, имя которого вечно у тебя на языке, осмелился бы ты на подобную дерзость? Додумался бы ты ввести неизвестных лошадей в его конюшню с опасностью обесчестить ее?

– Чужая лошадь никогда не переступит порог ваших конюшен, – ответил Джон с британской невозмутимостью, – но лошади этого джентльмена, вашего приятеля, – животные неплохие, в них должна быть английская кровь.

– Ах, в них английская кровь! Вот в чем причина! – опять вспылил де ла Сутьер. – Да будет вам известно, любезный Арман, что для этого мерзавца все, что из Англии, лучше и прекраснее всего остального. Однако, мистер Джон, извольте помнить, что я не менее строг относительно своей конюшни, чем лорд Этрингтон относительно своей. Отведите лошадей месье Робертена в маленькую конюшню возле дома.

С этими словами он указал на убогую ветхую лачугу, которая примыкала к замку.

– Да как же, сударь, – заворчал Джон с недовольным видом, – там крыша наполовину обрушена, решетка сгнила, бедным английским лошадям там будет очень плохо.

– Без разговоров! – сердито крикнул де ла Сутьер. – Им будет очень хорошо, если ты о них позаботишься, и я сам буду присматривать, чтобы им всего было вволю.

Джону пришлось повиноваться. Он направился к старой конюшне со слугой Робертена и двумя лошадьми, ворча себе под нос что-то по-английски – весьма вероятно, что-нибудь нелестное для своего хозяина. Последний так это и понял и готов был вновь вспылить, но вдруг взял себя в руки.

– Мошенник знает, что пользуется у меня в доме особыми привилегиями, – обратился он к Робертену. – Он один умеет объезжать самых строптивых из моих питомцев и очень искусен в своем ремесле. Я вынужден многое прощать ему. Что касается вас, мой любезный Арман, – продолжал он дружелюбным тоном, – не сердитесь на меня за строгость. Я взял за правило, от которого никогда не отступлюсь: не пускать ни одной чужой лошади в мою конюшню. Не принимайте это за оскорбление, прошу вас. Повторяю, будь ваша лошадь даже знаменитой Эклипс или другой, получившей первый приз, даже она не вошла бы в мою конюшню.

Робертен стал уверять, что вполне понимает де ла Сутьера и не сомневается: его лошади будут чувствовать себя хорошо, где бы им ни отвели место.

– Вы рассудительный молодой человек, – ответил владелец замка прежним добродушным тоном. – Однако вы наверняка устали от дороги, отчего бы нам до завтрака не взглянуть на моих жеребят?

Предложение не очень понравилось Робертену, однако он не подал виду и изъявил согласие.

– Что за фантазия пришла вам в голову, отец! – вмешалась Пальмира тоном избалованного ребенка. – Месье Робертену нужен отдых, а так как он довольно любезно подарил нам несколько дней своего общества, у нас окажется достаточно времени для…

– Вашего совета я не спрашивал, мадемуазель, – перебил ла Сутьер сухим тоном, к которому вовсе не привыкла его дочь. – Извольте идти в дом и посмотреть, все ли готово для приема нашего гостя. Ваш адъютант в юбке, – прибавил он не очень любезно, указывая на Женни, – вероятно, также найдет себе занятия в доме. Мне не нравится, что она вертится вокруг моих жокеев.

– Вернее было бы сказать, что ваши жокеи вертятся вокруг меня, – возразила девушка, нисколько не конфузясь.

– Пойдем, Женни, отец не в духе, – заметила Пальмира с притворной веселостью, – скоро начнется гроза. По счастью, она никогда не длится долго, как тебе известно. Об одном прошу вас, отец, не забывайте, что уже много времени, и ради месье Робертена сократите немного рассказ о родословной ваших питомцев.

Она томно улыбнулась отцу, поклонилась гостю и, взяв под руку Женни, пошла к дому.

– Как странен отец сегодня, – сказала она горничной, когда вернулась в свою комнату. – Боже мой! Не подозревает ли он чего-нибудь?

– С чего ему подозревать, – возразила Женни с сердитым видом, – он, как и его лошади, порой лягается, вот и все.

– Разве я не запретила тебе раз и навсегда… Ну полно, Женни, перестань дуться. Что бы ты ни говорила, а папа сегодня не в своей тарелке. Не мог ли он в самом деле видеть или слышать что-нибудь?