Эли Бертэ - Присяжный

Батист явился немедленно и в сопровождении старой глухой сиделки. Никто, кроме этих лиц, даже Арман Робертен, который приходил по несколько раз в день, не видал больного, конечно, за исключением доктора, навещавшего де ла Сутьера утром и вечером.

Бедная Пальмира, казалась, изнемогала от усталости и бессонных ночей. Волосы у нее были растрепаны, глаза мутные, на свой внешний вид она, по-видимому, не обращала никакого внимания – так он был небрежен. Однако светлая улыбка озаряла ее лицо, когда она протягивала руку посетителю.

– Каков он сегодня? – с поспешностью спросил Робертен.

– Лучше, гораздо лучше, – ответила Пальмира. – Лед, который ему прикладывали к голове, совершил просто чудо, бред прошел, и теперь отец спит. Доктор выразил надежду на скорое выздоровление, если только… если не случится возврата болезни, – прибавила она со вздохом.

– Слава богу! Наконец-то вы сообщаете мне хорошие вести. Ах! Почему вы не пускаете меня к больному? Я мог бы выразить ему свою преданность и любовь. Но теперь ему лучше, и вы, надеюсь, не откажете мне в позволении его увидеть?

– К сожалению, это невозможно, – возразила девушка тихим, но твердым голосом, – доктор запрещает всякого рода душевные волнения, даже приятные, а ваше присутствие неизбежно взволновало бы отца.

– Сегодня я должен повиноваться вашей воле, но завтра, быть может, я буду счастливее! Скажите, пожалуйста, что именно в словах вашего отца, сказанных в бреду, так сильно напугало вас?

Вопрос этот внушен был Арману одним лишь участием к де ла Сутьеру, но Пальмира бросила на молодого человека пытливый взгляд, усмотрев в его словах тайный умысел.

– Бред больного может быть и сумасброден, и бессвязен, – сказала она, – однако, как мне кажется, отец был сильно опечален делом в суде присяжных.

Произнося последние слова, она понизила голос. Смущение ее было очевидным.

– Действительно, – согласился Арман, не подозревая, какой пытке подвергает собеседницу, – люди нервные и впечатлительные, такие как он, не годятся быть присяжными по уголовным делам.

– Не можете ли вы, – попросила Пальмира с замешательством, – сообщить мне сведения о несчастном, осуждение которого так сильно потрясло моего отца? Правда ли, что из скупости он не захотел передать дело в кассационный суд?

– По городу пронесся слух, что Шеру предпочел смерть горестной необходимости потратить несколько десятков франков, но его адвокату удалось уговорить бывшего каторжника, и апелляция отправлена в Париж.

– Ах, какое счастливое обстоятельство! – воскликнула Пальмира и, заметив изумление Робертена, поспешила прибавить: – Когда отец окончательно придет в сознание, он наверняка спросит меня о судьбе человека, в котором принял такое живое участие.

Она замолкла и задумалась.

– Сколько горя, сколько тревог пришлось вынести вам в эти дни тяжкого испытания, – прервал молчание Робертен. – Как вы любите вашего отца! Неужели вы не позволите мне разделить с вами обязанность, которую исполняете при нем с такой самоотверженностью? Я, кажется, имею на это некоторое право.

– Вы и теперь, и всегда останетесь другом моего отца и моим, – ответила Пальмира со смущением.

– Другом! Разве мне не дозволено надеяться на более драгоценное и сладостное для меня звание?

– Ради бога, не говорите об этом! – воскликнула Пальмира с видом почти безумным от волнения. – Умоляю вас, не возвращайтесь никогда к этому предмету разговора. Преграда между нами с минуты на минуту станет непреодолимее! – И она залилась слезами.

– Уж не помолвлены ли вы втайне?

– Нет-нет, совсем не то. Но не спрашивайте меня.

– Могу ли я по крайней мере надеяться, что впоследствии, при иных обстоятельствах, вы не будете против…

– Не надейтесь ни на что. Никакая сила человеческая не в состоянии изменить прошлое или отвратить то, что может случиться в будущем.

– Вот уже второй раз вы отвергаете меня, – грустно заговорил Арман Робертен, – а между тем ваш отец поддерживает мои сладостные надежды. Когда мой достойный друг полностью оправится, я вымолю у него объяснения. Уверен, что мне удастся справиться с тайными причинами вашего отказа.

– Отец вам их не скажет, – обреченно произнесла Пальмира, – он не захочет, не осмелится… Ах, не он ли что-то говорит в спальне? – прибавила она, прислушиваясь. – Разве он уже проснулся? Мне надо идти к нему.

В эту минуту в гостиную вошла служанка, чтобы доложить о женщине, которая желает увидеть мадемуазель де ла Сутьер.

– Кто бы это был? – размышляла вслух Пальмира. – У нас так мало знакомых в городе.

– Она не сказала своего имени, – заметила служанка, – но вид у нее вполне приличный.

Служанка ввела молодую женщину, одетую в глубокий траур. Увидав ее, Пальмира слегка вскрикнула от изумления, а быть может, и от испуга: посетительницей была Гортанс Бьенасси. Со своей стороны, Гортанс вздрогнула от удивления при виде Армана Робертена, которого никак не ожидала встретить у Пальмиры. Она произнесла, запинаясь, несколько слов учтивого приветствия, на которое Пальмира де ла Сутьер ответила с не меньшим замешательством.

Предложив кресло своей гостье, Пальмира села напротив нее, вся дрожа и не зная, с чего начать. Гортанс заметила смущение Пальмиры де ла Сутьер – смущение, которое испытывала и сама, хотя по совсем иным причинам, и потому поспешила сообщить о цели визита.

– Находясь в Лиможе, – начала она робко, – мы с сестрой не без искреннего огорчения услышали о болезни вашего достойного отца, вот я и пришла предложить вам наши услуги для ухода за больным. Умоляю вас, не отказывайте нам! – упрашивала она, протягивая к Пальмире руки.

Это великодушное предложение еще более усилило тягостное чувство Пальмиры де ла Сутьер.

– Я от души благодарна и вам, и вашей сестре, – ответила она, – но моему отцу уже гораздо лучше. Я даже надеюсь, что он понемногу выздоравливает и потому не нуждается в услугах своих друзей.

– Однако я вижу, – продолжала Гортанс, взглянув на Пальмиру с улыбкой, – что мадемуазель де ла Сутьер, подобно своему отцу, не хочет ни принимать выражения нашей признательности, ни дать нам возможность хоть чем-нибудь оплатить наш долг. Месье де ла Сутьер недавно отверг нашу с сестрой благодарность за милость, дарованную высшими властями. Правда, – заметила Гортанс, подняв глаза на Армана Робертена, – он уверял, что не сыграл никакой роди в этом благодеянии и что он, со своей стороны, приписывает ее всецело особе, влияние которой во многом превышает его.

– О чем идет речь? – спросила Пальмира с изумлением.

Тогда Гортанс рассказала ей, как благодаря ходатайству неизвестного лица Марион получила от правительства право продавать табак и гербовую бумагу в городе Б***. Арман, который до этого момента не прислушивался к разговору, вдруг спросил с живостью: