Сирил Хейр - Трагедия закона

В результате Дерек охранял сон его светлости попеременно: одну ночь с одиннадцати до трех, другую — с трех до семи. Вопреки его ожиданиям это оказалось не так уж утомительно — до некоторой степени благодаря тому состоянию души, в каком он тогда пребывал. Просидеть несколько часов, сочиняя очередное письмо Шиле или пытаясь зарифмовать чувства, если не очень оригинальные, то по крайней мере искренние, было не слишком трудной обязанностью, даже несмотря на то что каждые полчаса приходилось тайно прокрадываться по коридору и прислушиваться к ободряюще мощному храпу судьи из-за двери.

Днем все было и вовсе просто. Погода стояла холодная, и судья не выказывал ни малейшего желания выходить на прогулки. Оставалось всего лишь проводить его в суд и обратно. То ли из соображений новой стратегии экономии, то ли по иным причинам, он не приглашал в резиденцию никаких гостей. Кроме шерифа и его капеллана (которые не выглядели людьми, склонными совершить преступное нападение на судью), там никто не бывал. Что же касается самого здания суда, то стоило лишь взглянуть на сонмы полицейских, заполнявших все уголки, сколько-нибудь пригодные для укрытия, чтобы убедиться, что здесь телохранителям-любителям делать нечего.

Короче, рэмплфордские ассизы оказались не только лишены каких бы то ни было событий, но и невыносимо скучны. В сущности, если бы не письма Шилы — которые, кстати, хоть приходили часто, были, к его вящему разочарованию, коротки и немногословны, — Дерек чувствовал бы себя здесь тоскливее, чем в любом другом пункте их маршрута. Даже жизнерадостность Хильды, как он заметил, несколько подувяла. Она часто подолгу сидела безучастная и молчаливая. Не столько бессонные ночи, которые она сама на себя взвалила, сколько бездействие доставляло ей явное мучение. Что же касается судьи, то ставшая реальностью опасность, которая вообще-то считается неотъемлемой частью его профессии, породила курьезную реакцию. Словно твердо решив при любых обстоятельствах идти ко дну с гордо реющим флагом, он приобрел манеру поведения, представлявшую собой почти карикатурное преувеличение всех черт его повседневного характера. Никогда еще он не был столь важным, напыщенным, столь величественно-снисходительным по отношению к младшему и столь холодно-критичным по отношению к старшему составу участников процесса. Его обращения к обвиняемым стали еще длиннее, чем прежде, а когда те получали по заслугам, приговор сопровождался назидательной речью, продолжительность которой соответствовала тяжести оного. Вся система английского правосудия зиждется на неприкосновенности и обеспечении безопасности тех, кто его отправляет. Психологу было бы интересно понаблюдать за эффектом, который произвела на одного из таких людей угроза потерять свое положение. Возможно, единственным владеющим фактами человеком, который мог бы по достоинству оценить сложившуюся ситуацию, был Петтигрю, но, к огорчению Дерека, он не участвовал в этой выездной сессии.

По истечении первой недели Хильда сочла обстановку в Рэмплфорде достаточно безопасной, чтобы на день оставить мужа без своего присмотра. Она не сказала, куда направляется, — просто наняла машину и отъехала на ней от резиденции. Барбер выказал почти демонстративное отсутствие интереса к ее поездке, но можно было заметить, что его поведение в зале суда в то утро было даже еще более помпезным, чем обычно. Создавалось впечатление, будто он стремился послать флюиды своей власти и значительности за узкие границы суда, чтобы каким-то образом повлиять на драму, которая происходила в тот момент за десять миль от него и от исхода которой зависела его судьба.

Хильда правильно рассчитала время. В газете она увидела объявление о концерте, который должен был состояться в тот день в Национальной галерее; она не сомневалась, что Салли Парсонс непременно будет на нем присутствовать, а изучение железнодорожного расписания убедило ее в том, что к моменту ее приезда та будет на пути в Лондон. Оставив машину у ворот дома Сибалда-Смита (который оказался огромным концертным холлом с примыкающим к нему крохотным коттеджем), она смело вошла во двор. Служанка, открывшая дверь, совершенно очевидно, получила указание никаких посетителей не принимать, но, лишь взглянув на решительное выражение лица Хильды, благоразумно сдалась и, поспешно распахнув дверь музыкального зала и невнятно пробормотав: «Леди Паркер, сэр!» — улизнула в кухню.

Себастьян Сибалд-Смит возлежал на тахте в центре огромной пустой комнаты. Его левая рука была подвязана, правой он листал страницы какой-то партитуры. Когда Хильда вошла, он поднял голову и посмотрел на нее своими волнующими янтарно-карими глазами.

— Привет, Хильда! — сказал он без малейшего удивления или замешательства в голосе. — А я тут просматривал новую сюиту Катценберга. Ты о ней слышала?

— Нет, — ответила Хильда. Она вспомнила, каким рассеянным становился Себастьян, когда занимался чем-нибудь, что его интересовало, и поняла, что в данный момент он совершенно не осознает необычности и неожиданности ее появления. — Нет, — повторила она. — Тебе она нравится?

— М-м-м… Еще точно не знаю. Но уверен, что Большой Британской Публике она не понравится. Меня попросили продирижировать ею в Бристоле в январе, если я смогу по состоянию здоровья.

«Вот возможность уменьшения суммы взыскиваемых убытков!» — промелькнуло в голове Хильды. Вслух она сказала:

— Это же прекрасно, Себастьян! Для тебя это новая страница в карьере, не так ли? Уверена, в качестве дирижера ты будешь иметь оглушительный успех.

— Не сомневаюсь, что мог бы, если бы хоть что-нибудь знал об оркестрах, но я не знаю. Могу лишь предположить, что в Би-би-си вспомнили обо мне, поскольку я играл в фортепьянном квинтете Катценберга, когда он впервые здесь выступал. Тем не менее надо же чем-то заниматься.

— Конечно, конечно, — заворковала Хильда и исполненным мучительного сострадания голосом добавила: — Себастьян, ты представить себе не можешь, какое горестное впечатление произвел на меня этот ужасный инцидент!

— Проклятие, проклятие, проклятие! — воскликнул Сибалд-Смит с неожиданной ожесточенностью, при каждом слове с силой впечатывая кулак в открытую партитуру. — Господи! Когда я думаю, что этот подонок сотворил со мной… О, прости, Хильда! Я совсем забыл… Ты ведь… Я…

— Продолжай! — трагическим голосом сказала Хильда. — Ты не обязан смягчать выражения, разговаривая со мной. Мы это заслужили. Если бы слова могли помочь… — Она запустила механизм, популярно называемый заламыванием рук. Руки у нее были красивые, прекрасной формы, с длинными пальцами, и эффект получился весьма привлекательным.