Жюль Мари - Выстрел. Дело, о котором просили не печатать

На все попытки доктора успокоить ее, на все его убеждения молодая женщина отвечала только этой фразой или однообразным отрицанием. Она вернулась в угол, где ее нашли, и взгляд ее с очевидным испугом переходил от Франсуа к Маньяба. Во время допроса Франсуа Горме молчал. Он наблюдал за Мадлен, чтобы, когда ее взгляд обращался к нему, она могла почерпнуть силы и мужество в его тайной поддержке.

Маньяба не добился никакого результата, и так как Мадлен не хотела отвечать на его вопросы, то он вышел, оставив Франсуа наедине с помешанной, не предупредив товарища о своих намерениях. Но Мадлен и тогда не изменила своего положения. Она боялась ловушки и остерегалась. Франсуа также не трогался с места. Маньяба, вернувшись, нашел его таким же спокойным и равнодушным, как и оставил. Оба врага перешли в другую комнату. Маньяба запер дверь и сказал тихим голосом:

— Сегодня ночью я велел сделать отверстия в потолке этой комнаты. Через эти отверстия я буду лить воду на госпожу Гонсолен. Я заставлю ее говорить, заставлю забыть роль, которую она играет столь совершенно.

Франсуа вздрогнул, но ничего не сказал. Маньяба продолжал:

— Если воды будет недостаточно, я употреблю угрозы, уколы и раскаленное железо. Если она по-прежнему будет сопротивляться, я разобью ее энергию опиумом, эфиром и хлороформом.

Франсуа сделал резкое движение и схватил Маньяба за руку.

— Вы этого не сделаете, — сказал он изменившимся голосом. — Это будет превышением ваших прав.

Маньяба посмотрел на него с удивлением:

— Я так же, как и вы, мой юный друг, не хочу прибегать к столь сильным средствам, которые перечислил. Признаюсь, это будет зависеть от госпожи Гонсолен: перестав притворяться, эта женщина избавится от дальнейших допросов.

— Но это варварство…

— А разве хорошо было убивать мужа? Неужели вы думаете, что я буду колебаться, употребить эти средства или нет, чтобы добиться правды от женщины, которая совершила убийство и надеется остаться безнаказанной?

— Вы не можете предвидеть решения судей.

— Мне достаточно моего убеждения.

— Госпожа Гонсолен, может быть, не виновна.

— Тем лучше, если она не виновна, стало быть, она действительно помешана. Я буду рад, если я ошибся.

— Не виновна она или виновата, кто дает вам право мучить эту женщину? Только один суд может вынести ей наказание. Вам не дозволено прибегать к действиям, напоминающим пытки инквизиции…

— Потише, мой юный друг, не горячитесь. Я сделаю, что сказал, и прошу не гневаться. Никто на свете не может запретить мне это. Эти пытки, о которых вы говорите, не я придумал. К ним прибегали самые знаменитые врачи.

— Пусть так. Но я не хочу нести ответственность за ваши кощунственные поступки. Я попрошу судей назначить вместо меня другого доктора, с которым вы сойдетесь лучше.

— Вы свободны, господин Горме. Позвольте мне только сделать вам одно замечание. Вода не может оскорбить вашего человеколюбия. Подождите результатов. Использование воды везде практикуется как средство запугивания. Напрасно вы назвали его варварским. Правда, подобный душ был причиной нескольких несчастий, но это случилось вследствие неосторожности. В Париже я провел несколько лет в больнице для душевнобольных и часто слышал, что холодный душ приносил страдальцам большую пользу. Следовательно, ваши опасения безосновательны.

Маньяба говорил с улыбкой на губах и с иронией в голосе. Франсуа не отвечал. «Если я уйду, Мадлен погибнет. Кто-нибудь должен помогать ей переносить все мучения этого варвара», — подумал он. Маньяба продолжал тем же тоном:

— Я убедил вас?

Франсуа охватил испуг. Видеть страдания своей любовницы, видеть, как это тело, которое он покрывал горячими поцелуями, будет изгибаться от прижиганий раскаленным железом! Он боялся потерять силы, выдать себя. Она, Мадлен, не скажет ничего, пока он будет тут, при нем она умрет под пытками, не произнеся ни одного лишнего слова, но он, Франсуа, не чувствовал в себе мужества выдержать подобное зрелище. Он предпринял последнюю попытку.

— Как ни преступна госпожа Гонсолен, я прошу вас не забывать обязанностей, налагаемых на вас человеколюбием. Вам действительно позволено употребить средства, на которых вы остановились, но я думал, что при вашей опытности нет резона прибегать к ним. Я не склонен защищать эту помешанную, но думаю, что в данном случае я прав. Хотя я еще молод и испытываю к вам большое уважение, позвольте мне заметить, что опытные доктора не имеют обыкновения прибегать к таким радикальным мерам. Лишь после глубоких исследований они берутся за подобные средства, и только в том случае, когда полностью уверены, что больной, вверенный их попечениям, притворяется помешанным.

— У меня такое же отвращение к этим методам, что и у вас, и, прежде чем приняться за них, я использую терапевтические способы. Хоть вы и противитесь, я все-таки применю холодную воду и пока ограничусь этим. Но через несколько дней, а может быть, и завтра, я дам ей опиум, чтобы сломить упорство. Он бессилен против проявлений умственного расстройства, но отлично действует на человека физически и духовно здорового и таким образом всегда выдает обманщика.

Франсуа ничего не ответил. Он знал Мадлен, знал, насколько она крепка и как владеет собой. Намерение Маньяба использовать опиум, по мнению Франсуа, не должно было привести к ожидаемому результату. Зная Мадлен, Франсуа был убежден, что опиум будет бессилен. Таким образом, новое испытание станет лишь одним из доказательств ее помешательства.

Пока молодой человек предавался этим размышлениям, Маньяба вышел из комнаты. Тут же появились сторожа и поставили глубокую ванну под отверстиями в потолке. Маньяба вернулся и привел Мадлен, которая не сопротивлялась и позволяла манипулировать собой. Он выпустил ее руку и отступил, оставив ее посреди комнаты. Две струи холодной воды полились с потолка прямо на голову молодой женщины. Мадлен закрыла глаза. Она страшно побледнела и так стиснула руки, что ногти впились в кожу. Вода со страшной силой ударяла в ее тело. Черные волосы прилипли к лицу, шее и плечам.

Франсуа был бледнее ее. Он сидел стиснув зубы, с душой, наполненной страшным испугом. Он скрестил руки на груди и чувствовал, как на ладонях выступает пот. Маньяба бесстрастно стоял возле помешанной, не спуская с нее глаз, рассматривал ее, взвешивал ее страдания, ожидал любого признака слабости. Вода текла на Мадлен. Она вымочила ее платье, обрисовывая гибкий стан, который казался еще выше и стройнее.

Женщина молчала. Ни одного слова, ни одной жалобы не сорвалось с ее губ. Вода продолжала хлестать по ней с неслыханной жестокостью, смертельный холод проникал до костей, но она не сделала ни одного движения. По знаку Маньяба душ перестал течь, тогда Мадлен раскрыла глаза и посмотрела на обоих докторов. Этот блуждающий взгляд, который в ту минуту действительно походил на взгляд помешанной, остановился на Франсуа Горме со странной пристальностью и с тем же выражением безразличия.