Энн Перри - Пожар на Хайгейт-райз

Шарлотта тут же снова повернулась к раскопанной могиле и увидела Лелли Клитридж и перехватила ее взгляд, полный жуткой ревности, но это вызвало у нее больше жалости, нежели гнева. Если бы она сама была замужем за Гектором Клитриджем, у нее наверняка были бы такие же моменты, когда возникают дикие, непозволительные мечты, и она испытывала бы ненависть ко всякому, кто мог их порушить, пусть они и были нелепы и невозможны.

Клитридж все еще продолжал что-то бормотать, словно никак не мог остановиться, словно всячески оттягивал момент, когда гроб уже нужно будет засыпать землей, дабы хоть на эти секунды вроде как продлить земное существование Эймоса Линдси.

Олифант не находил себе места, он все время переступал с ноги на ногу, печальный и недовольный.

В дальнем конце могилы стоял Альфред Латтеруорт с обнаженной головой, и ветер трепал полукруг седых волос на его голове, а рядом с ним, взяв его под руку, стояла Флора, юная и очень красивая. От ветра у нее чуть раскраснелись щеки, и с лица исчезло выражение беспокойства. Пока Шарлотта смотрела на них, Латтеруорт положил свою ладонь поверх ее руки и чуть ее сжал.

По другую сторону от могилы, на самом ее краю стоял констебль Мёрдо, выпрямившись, как часовой на посту. Его пуговицы так и сверкали на солнце. По всей видимости, он пришел сюда, чтобы понаблюдать за всеми присутствующими, однако Шарлотта ни разу не заметила, чтобы он оторвал взгляд от Флоры. Из всех, за кем ему следовало наблюдать, она, видимо, была единственным человеком, которого он сейчас видел.

Потом она заметила Питта, но он появился лишь на секунду – длинная тень где-то возле ризницы, за которой в воздухе болтались концы шарфа. Томас повернулся в ее сторону и улыбнулся. Вероятно, он заранее знал, что его жена непременно здесь окажется. На секунду вся толпа, что ее окружала, как будто исчезла, и остались только они двое, словно муж прикоснулся к ней. Но потом он отвернулся, пошел в сторону живой изгороди из тиса и скрылся в ее тени. Шарлотта знала, что он намерен наблюдать здесь за всем и всеми – замечать выражения лиц, жесты, чьи взгляды встречаются с чьими, кто с кем говорит, кто избегает любых разговоров. И еще подумала, было ли что-то из того, что она узнала и рассказала ему, нужным и полезным.

Мод Далгетти тоже стояла у могилы. Она выглядела немного более пухленькой, нежели в лучшие свои дни, и на лице ее были заметны морщинки, но само выражение этого лица было гордым, живым, и в нем присутствовал юмор. Она все еще была красавицей и, возможно, останется такой навсегда. В ее позе, в том, как она себя сейчас держала, не было ничего печального, ничего, что свидетельствовало бы о ее сожалениях.

Рядом с нею стоял Джон Далгетти, стоял очень прямо, избегая даже смотреть в ту сторону, где стоял Куинтон Паскоу, тоже очень прямой и неподвижный; он исполнял свой долг перед человеком, который ему точно нравился, но с которым он постоянно и столь яростно ссорился. Это напоминало поведение солдата возле могилы поверженного врага. Далгетти тоже стоял в позе солдата, но это была поза человека, оплакивающего смерть воина, сражавшегося с ним за общее дело. И оба они ни разу за всю заупокойную службу даже не взглянули друг на друга.

Джозайя Хэтч тоже был без головного убора, как и все мужчины, и выглядел каким-то съежившимся, как будто ветер пронизывал его до костей. Пруденс рядом с ним не было видно; точно так же не было видно и сестер Уорлингэм. Они все еще придерживались того мнения, что истинные леди не должны присутствовать на заупокойной службе в церкви и на кладбище.

Клитридж наконец закруглился, и могильщики начали засыпать могилу.

– Ну, слава богу, – произнес Шоу позади Шарлотты. – Вы поедете на поминальный обед, не так ли?

– Конечно, – ответила Шарлотта, принимая приглашение.

Веспасия очень медленно развернулась и уставилась на Шоу с ледяным интересом. Доктор поклонился.

– Доброе утро, леди Камминг-Гульд. Это очень любезно с вашей стороны, что вы приехали сюда, особенно в такую погоду и при таком ветре. Уверен, что Эймос высоко оценил бы ваш жест.

Веспасия слегка моргнула, в ее глазах мелькнуло веселое выражение, почти незаметное.

– Правда уверены?

Он сразу понял ее и, как всегда, отреагировал с полной откровенностью.

– Вы приехали из-за Клеменси. – Он знал, что был совершенно прав, но тут же увидел подтверждение этому на ее лице. – И это не жалость вас сюда привела, и вы совершенно правы: мертвым не нужны наши чувства. Вас привело сюда негодование. Вы по-прежнему намерены выяснить, кто ее убил и почему.

– Очень проницательно с вашей стороны, – кивнула Веспасия. – Да, намерена.

Прежнее выражение исчезло с лица Шоу, вся веселость растаяла, как снег под лучами солнца.

– Я тоже, – сказал он.

– Тогда нам лучше ехать на поминальный обед. – Веспасия чуть приподняла руку, и он тут же предложил ей свою. – Благодарю вас, – поблагодарила она и оперлась на нее. При этом поля ее шляпы чуть не задели его плечо, когда она величественно развернулась и направилась по дорожке к ожидающему экипажу.

Как и после похорон Клеменси, сегодняшний поминальный обед также был устроен в доме Уорлингэмов – из самых разных, даже противоречивых соображений. Его было невозможно, как того требовал обычай, устроить в доме Линдси, поскольку тот превратился в развалины, в кучу обгорелых балок, торчащих под немыслимыми углами среди куч почерневшего битого кирпича. Его ближайший друг Шоу был не в лучшем положении. Он едва ли мог себе позволить организовать это в меблированных комнатах миссис Тернер. Там было недостаточно просторно, к тому же проживали и другие люди, от которых вряд ли можно было ожидать, что они позволят расстроить им весь привычный распорядок.

Нужно было выбрать между домом Уорлингэмов и домом викария. Но Селеста и Анжелина тут же предложили свой и своих слуг, чтобы те все должным образом подготовили. Для сестер это было делом чести. Им было мало дела до Эймоса Линдси и еще меньше до его образа мыслей, но они были дочерьми епископа и важными членами христианской конгрегации Хайгейта. А положение в обществе всегда стоит на первом месте, перед личными чувствами, особенно в отношении умерших.

Все это сестры Уорлингэм откровенно высказали на тот случай, если кто-то по ошибке вообразит, что они разделяют хоть что-то из того, что говорил, писал или делал Эймос Линдси.

Они встречали гостей при входе, у двойных дверей, ведущих в столовую, где был накрыт огромный стол красного дерева, уставленный всевозможными блюдами – жареное мясо, холодные закуски и все прочее. В центре его стояла огромная орнаментальная ваза с лилиями, наполнявшими воздух тяжелым ароматом, который тут же начал наводить на Шарлотту сонливость и напоминать об увядании, разложении и упадке. Жалюзи были частично прикрыты, поскольку по крайней мере сегодня дом был погружен в печаль и траур; на картины и рамки с цитатами на стенах был должным образом накинут черный креп, равно как и на балясины лестничных перил и на дверные рамы.