Энн Перри - Пожар на Хайгейт-райз

– От каких других? – спросила Селеста, подняв брови. – Не думаю, что бедную Клеменси многие знали вне нашего прихода.

– Да нет же, конечно, ее знали многие! – Шарлотта проглотила комок, вдруг образовавшийся в горле, и постаралась, чтобы голос звучал нормально. Руки у нее дрожали, поэтому она крепко сцепила пальцы, вонзив ногти в ладони. – Мистер Сомерсет Карлайл отзывался о ней в самых одобрительных выражениях – а он, знаете, весьма заметный член парламента. И леди Веспасия Камминг-Гульд тоже. Кстати, я разговаривала с нею не далее как нынче утром, сказала ей, что после полудня заеду с визитом к вам, и она предоставила в мое распоряжение свою карету – чтобы мне было удобно передвигаться по городу. Она твердо намерена позаботиться о том, чтобы о миссис Шоу не забыли, равно как и о ее деятельности. – Шарлотта заметила, как помрачнело тяжелое лицо Селесты. – И, конечно же, были еще и другие, – двинулась она еще дальше. – Но миссис Шоу была такой скромной и сдержанной, что, наверное, и вам немногое рассказывала?

– Она нам ничего не рассказывала, – ответила Селеста. – Потому что, как я полагаю, миссис Питт, и рассказывать-то было нечего. Клеменси занималась обычной благотворительностью среди бедных, какой всегда занимались все женщины в нашей семье. – Она чуть задрала подбородок, и ее тон стал еще более снисходительным. – Надеюсь, вам известно, что мы выросли и воспитывались в весьма религиозной христианской семье. И были еще детьми обучены заботиться о бедных и несчастных, прозябающих в нищете. Наш отец всегда повторял: людей не нужно судить, им нужно служить.

Шарлотта едва сдержалась. Ей страшно хотелось сообщить им, что она на самом деле думает о благотворительности покойного епископа.

– Скромность – это одна из самых привлекательных добродетелей, – произнесла она вслух, скрипнув зубами. – Как мне представляется, ваша сестра действительно ничего не рассказывала вам о своих усилиях с целью изменить законы касательно владельцев самых отвратительных трущоб.

На лицах обеих сестер не отразилось вообще никаких эмоций, даже того, что они поняли сказанное, не говоря уж о том, что испугались.

– Трущоб? – Анжелина явно пребывала в некотором замешательстве.

– Их владельцев, – пояснила Шарлотта. Ее голос звучал очень сухо, словно она говорила через силу. – В настоящее время почти невозможно узнать, кто является их истинным владельцем.

– А зачем кому-то об этом знать? – спросила Анжелина. – Мне кажется, это совершенно ненужные и бесполезные сведения.

– А затем, что условия проживания там просто отвратительные, – пробормотала в ответ Шарлотта, стараясь, чтобы это звучало не слишком грубо, помягче, как и полагалось бы в разговоре с двумя пожилыми женщинами, которым мало что известно о мире за стенами их дома и их церкви и помимо нескольких знакомых из прихода. Было бы ужасно несправедливо обвинять их сейчас в невежестве и незнании, которые уже поздно было исправлять. Весь строй их жизни был установлен другими, он никогда не подвергался сомнениям и не менялся.

– Конечно, мы знаем, что бедняки страдают, – хмурясь, сказала Анжелина. – Но так ведь всегда было, это же неизбежно! В том-то и заключается цель благотворительности – облегчить их страдания, насколько это возможно.

– Многих причин их страданий вполне можно было бы просто не допустить, если бы другие не шли на поводу у собственной жадности и не благоденствовали за счет бедных. – Шарлотта тщательно подбирала слова, которые были бы им понятны, стараясь описать ту ужасающую нищету, которую она наблюдала в трущобах, – и видела на их лицах полное непонимание. – Если человек уже беден, он гораздо более подвержен болезням, а значит, будет неспособен работать и станет еще беднее. Таких выселяют из приличных домов, и им приходится искать то, что им по карману. – Она здорово упрощала ситуацию, но длинные объяснения, попытки описать положение, которое сестры Уорлингэм никак не могли себе представить, все равно не принесло бы никакого результата. – Хозяева знают об их бедственном положении и предлагают им комнаты, лишенные естественного освещения и свежего воздуха, без водопровода и канализации…

– А почему же они соглашаются там жить? – У Анжелины от удивления широко раскрылись глаза. – Может быть, им все это просто не нужно, как нужно нам?

– Они стараются заполучить самое лучшее, что могут себе позволить за свои деньги, – просто ответила Шарлотта. – Но очень часто это просто место, где они могут укрыться и лечь; и, возможно, если им здорово повезет, у них будет кухонная плита, на которой они смогут готовить – по очереди с другими.

– Звучит совсем неплохо, – заметила Селеста. – Даже если это все, что они могут себе позволить.

Тут Шарлотта привела им еще один факт, который, она была уверена, дойдет до сознания дочерей епископа.

– Чтобы мужчины, женщины и дети проживали в одной комнате? – Она уперлась взглядом прямо в умные, строгие глаза Селесты. – Чтобы не было уборной, а в углу просто стояло ведро – одно для них для всех? Чтобы не было укромного места, чтобы переодеться или вымыться? И чтобы спать отдельно от многих других?

Тут она увидела в их глазах весь ужас, какой ей хотелось увидеть.

– Ох, боже мой! Не может такого быть! – Анжелина была шокирована. – Но это же… нецивилизованно! Невозможно! И не по-христиански!

– Конечно. Но так оно и есть, – согласно кивнула Шарлотта. – Но у них нет выбора, разве что убраться на улицу, а это будет еще хуже.

Селеста, кажется, заволновалась и забеспокоилась. Ее воображения не могло не хватать, чтобы представить себе подобные условия существования и хотя бы отчасти осознать, насколько они ужасны. Но она по-прежнему не могла понять, какую цель могли преследовать попытки выяснить имена владельцев таких трущоб.

– Но владельцы ведь не могут расширить эти помещения, – медленно сказала она. – И не в состоянии решить все проблемы бедности. Почему же вы желаете выяснить, кто они такие?

– Потому что владельцы имеют с этого огромные доходы, – ответила Шарлотта. – И если их имена станут известны широкой публике, стыд может заставить их отремонтировать эти дома, чтобы там, по крайней мере, было чисто и сухо, не висела на стенах плесень и не проваливались сгнившие балки.

Нет, такое было недоступно пониманию ни Селесты, ни Анжелины. Они-то провели свою жизнь в красивом и удобном доме со всеми удобствами, какие только можно заполучить за деньги и которые им обеспечивало их общественное положение. Они никогда не видели грязи и гнили, никогда не нюхали ничего подобного, не имели никакого понятия о том, что такое вода из лужи и открытая сточная канава.