Гилберт Честертон - Исчезновение принца. Комната № 13

Он указал на стол, и у сэра Уолтера перехватило дыхание. Он мысленно обругал себя за слепоту. Остаток фитиля в подсвечнике явно указывал на то, что она погасла просто от того, что догорела до конца, чем и ввергла его в темноту, по крайней мере, в переносном смысле.

– Тут возникает своего рода математическая задача, – продолжил Фишер, в своей ленивой манере обведя взглядом голые стены, точно там висели невидимые диаграммы. – Человеку, находящемуся в третьем углу, не так-то просто увидеть остальных два, особенно если они находятся у основания равнобедренного треугольника. Прошу прощения, если это звучит как лекция по геометрии, но…

– Боюсь, у нас нет на это времени, – холодно заметил Уилсон. – Если этот человек действительно возвращается, мне нужно немедленно отдать соответствующие приказы.

– Я все же продолжу, – сказал Фишер, откровенно безмятежно рассматривая потолок.

– Я бы попросил вас, мистер Фишер, позволить мне вести мое расследование так, как я считаю нужным, – твердым голосом произнес Уилсон. – Я сейчас здесь главный.

– Да, – мягко ответил Фишер, но со спокойствием, которое почему-то заставило Уилсона поежиться, добавил: – Да. Но почему?

Сэр Уолтер молчал и не сводил с него глаз, потому что еще ни разу не видел своего обычно вялого юного друга таким. Фишер смотрел на Уилсона, глаза его были открыты, но выглядели эти глаза так, будто с них, как с глаз орла, сползла прикрывающая их пленка.

– Почему сейчас именно вы здесь командуете? – спросил он. – Почему именно вы сейчас можете вести расследование так, как считаете нужным? Как случилось, хочу я знать, что рядом с вами не стало старших офицеров, которые могли бы вмешаться в ваши действия?

Никто не проронил ни слова, и никто не знает, как скоро кто-нибудь сумел бы собраться с мыслями и что-то сказать, если бы в этот миг снаружи не донесся звук. Это был тяжелый глухой удар в дверь башни, и в их взволнованном воображении он прозвучал так, будто в дверь стучал сам рок.

Деревянная дверь, скрипнув ржавыми петлями, отворилась под усилием руки, которая в нее постучала, и в башню вошел принц Майкл. Никто не усомнился, что это действительно он. Легкий костюм его, хоть и пообтрепался в приключениях, выглядел элегантно, даже щегольски. А лицо украшала острая бородка, эспаньолка, которая, возможно, появилась там специально для того, чтобы усилить сходство с Наполеоном Третьим, только сам он был намного выше и стройнее своего прототипа. Прежде чем кто-нибудь успел произнести хоть слово, он поразил всех коротким, но грациозным жестом, выражающим гостеприимство.

– Господа, – сказал он, – сейчас это место пребывает в запустении, но я искренне рад приветствовать вас здесь.

Первым пришел в себя Уилсон. Он сделал шаг в сторону гостя.

– Майкл О’Нил, именем короля я арестовываю вас за убийство Фрэнсиса Мортона и Джеймса Нолана. Я обязан предупредить вас, что…

– Нет-нет, мистер Уилсон, – неожиданно ожил Фишер. – Третьего убийства вам не совершить.

Сэр Уолтер Кэри вскочил, с грохотом опрокинув стул.

– Что все это значит?! – начальственным голосом вскричал он.

– Это значит, – ответил Фишер, – что этот человек, Хукер Уилсон, едва заглянув в это окно, выстрелами через пустую комнату убил двух своих товарищей, которые показались в других окнах. Вот что это значит. Если сомневаетесь, посчитайте, сколько раз он должен был выстрелить, а потом пересчитайте, сколько патронов осталось в его револьвере.

Уилсон быстрым движением схватил со стола свое оружие. Но в следующий миг случилось самое неожиданное: принц, который стоял неподвижно, как изваяние, у двери, вдруг с проворством акробата подскочил к столу и молниеносно выдернул револьвер из руки сыщика.

– Собака! – вскричал он. – Ты – английская справедливость, а я – трагедия ирландского народа… Для того чтобы убить меня, ты пришел сюда по пояс в крови своих братьев! Если бы они пали на склонах холма от кровной мести, это все равно назвали бы убийством, но твой грех, возможно, простился бы тебе. Со мной же, невиновным, надлежало покончить торжественно. С долгими речами, при терпеливых судьях, которые выслушали бы мои заявления о невиновности, заметили бы мое отчаяние и не придали бы им значения. Да, вот это я и называю убийством. Но убийство не всегда бывает преступлением. В этом маленьком револьвере осталась одна пуля, и я знаю, кого ей надлежит поразить!

Уилсон стремительно развернулся, но тут же сложился пополам, вскрикнув от боли (Майкл не мог промахнуться, потому что стрелял почти в упор), рухнул на пол и замер.

Вбежавшие полицейские кинулись к нему. Сэр Уолтер стоял молча. А потом, непонятно и устало взмахнув рукой, заговорил Хорн Фишер:

– Вы и в самом деле – воплощение трагедии ирландского народа. Вы были совершенно правы, но потом сами же поставили себя на сторону зла.

Какое-то время лицо принца оставалось совершенно непроницаемым, как у мраморной статуи, а потом глаза его заблестели, в них появилось выражение, напоминающее отчаяние. Вдруг он рассмеялся и швырнул на пол дымящийся револьвер.

– Да, я встал на сторону зла, – сказал он. – Я совершил злодеяние, за которое, наверное, будут прокляты и я, и мои дети.

Хорна Фишера, похоже, не удовлетворило это неожиданное покаяние. Не сводя с него глаз, он лишь негромко произнес:

– О каком злодеянии вы говорите?

– Я помог английскому правосудию, – ответил принц Майкл. – Я отомстил за смерть офицеров вашего короля. Я выполнил работу вашего палача. За это я достоин виселицы.

Он повернулся к полицейским и махнул им рукой, но не с таким видом, будто сдается, а так, будто отдал приказ арестовать себя.

Вот такую историю много лет спустя поведал Хорн Фишер журналисту Гарольду Марчу в маленьком, но уютном ресторане недалеко от Пиккадилли. Он пригласил Марча на обед вскоре после той истории, которую называл «Лицо на мишени», и, естественно, за разговором вспомнили и тот таинственный случай, а после начали обсуждать более ранние воспоминания Фишера о своей жизни и о том, как он пришел к тому, чтобы заниматься делами наподобие загадки принца Майкла. С тех пор Хорн Фишер стал на пятнадцать лет старше, его редкие волосы превратились в залысину, а длинные тонкие руки теперь бездеятельно опускались не от манерности, а больше от усталости и душевной апатии. И историю о том, какое приключение пережил он в Ирландии во времена своей юности, рассказал он лишь потому, что это был первый случай, когда ему довелось столкнуться с настоящим преступлением и узнать, как тесно и страшно преступление может переплетаться с законом.

– Хукер Уилсон был первым преступником, с которым я разговаривал, и он был полицейским, – пояснил Фишер, вертя в руках бокал. – И вся моя последующая жизнь была такой. Это был человек исключительного таланта, может, даже гений, и он заслуживал изучения и как сыщик, и как преступник. И, кстати, его белое лицо и огненно-рыжие волосы как нельзя подходили ему, потому что он был из тех людей, которые холодны, но сгорают от желания славы и известности. Он мог сдержать свой гнев, но не честолюбие. Он проглотил насмешки своих начальников во время первой ссоры, хоть и кипел от негодования, но когда вдруг увидел два силуэта, темнеющие в окнах на фоне зари, он не смог упустить шанс не только отомстить за обиду, но и убрать сразу два препятствия на его пути продвижения по службе. Он был прекрасным стрелком и рассчитывал заставить замолчать обоих, правда, в любом случае улик против него было много. К тому же Нолан едва не выдал его, успев прошептать «Уилсон» и показать в его сторону. Мы тогда подумали, он призывал нас поспешить на помощь товарищу, но на самом деле он называл убийцу. После этого ему не составило труда свалить лестницу, стоящую над ним (человеку на лестнице не так-то просто рассмотреть, что творится внизу или сзади), и самому броситься на землю, изображая еще одну жертву катастрофы.