Гилберт Честертон - Исчезновение принца. Комната № 13

Однако к его убийственному честолюбию была примешана и настоящая вера не только в свою гениальность, но и в свои теории. Он и в самом деле верил в то, что называл «свежий глаз», и ему действительно нужен был простор для работы «новыми методами». В его взглядах что-то было, но его постигла обычная для таких случаев неудача, потому что даже свежий глаз не видит невидимое. Его теория верна в отношении огородного пугала и лестницы, но не жизни и души. И он грубо просчитался в том, как поступают такие люди, как Майкл, когда слышат женский крик. Самолюбие Майкла, его понятие о чести заставили его сразу же выбежать наружу, ведь этот человек ради любви женщины, не задумываясь, мог бы отдаться в руки английских властей. Называйте это позерством или чем угодно, но он это сделал. Что произошло, когда он увидел девушку, – это уже другая история, мы о том можем никогда не узнать, но, судя по тем рассказам, которые доходили до меня позже, они примирились. Здесь Уилсон ошибся, и все же в его теории о том, что новичок замечает больше и что человек, привычный к обстановке, может слишком хорошо быть с ней знаком, чтобы не заметить даже самое очевидное, была доля истины. Что-то он понимал правильно. Он понимал правильно меня.

– Вас? – удивился Гарольд Марч.

– Я знаю слишком много, чтобы знать хоть что-то, или, по крайней мере, что-то делать, – сказал Хорн Фишер. – И я говорю не только об Ирландии. Я говорю об Англии. О всей системе нашего управления. О той, возможно, единственной системе, которой нами можно управлять. Вы спрашивали, что было дальше с выжившими в той трагедии. Уилсон не умер. Нам удалось заставить его подать в отставку. Но теперь этот мерзкий убийца получает пенсию бóльшую, чем любой герой, когда-либо сражавшийся за Англию. Я сумел спасти Майкла от худшего, но этот совершенно невинный человек был отправлен на каторжные работы за преступление, которого не совершал, и очень нескоро мы смогли найти способ втихомолку вызволить его, для чего даже пришлось кое-где пойти на определенные хитрости. А сэр Уолтер Кэри сейчас премьер-министр своей страны, чего, может, никогда бы не случилось, если бы о том ужасном скандале в его ведомстве стало известно. Это происшествие могло погубить нас всех в Ирландии, а уж для него это точно был бы конец. Но он – старый друг моего отца и всегда относился ко мне почти как к родному сыну. Я слишком тесно связан со всем этим делом, понимаете? Я родился не тем человеком, который мог бы все исправить. Вам, похоже, неприятно это слышать. Вы даже поражены, но меня это нисколько не обижает. Давайте, если хотите, поговорим о чем-нибудь другом. Как вам это бургундское? Я его сам нашел, как и этот ресторан.

И он принялся рассуждать о винах мира, да так учено и цветисто, что иные моралисты сочли бы, что и об этом он знает слишком много.

Последнее (и довольно бурное) объяснение между Хорном Фишером и Гарольдом Марчем произошло в гостинице на берегу моря, на солнечной веранде, нависшей над мозаикой цветочных клумб и лентой синего моря.

Гарольд Марч подошел к маленькому столику и плюхнулся на стул, в его несколько затуманенных и даже полусонных голубых глазах все еще теплилось подавленное возбуждение. В газете, которую он бросил на стол, можно было найти причину если не всех, то, по крайней мере, многих из охвативших его чувств. Обстановка во всех ведомствах накалилась до предела. Правительство, которое продержалось у власти так долго, что люди уже успели привыкнуть к нему как к наследственной деспотии, стало все чаще слышать в свой адрес обвинения в грубых просчетах и даже финансовых махинациях. Кое-кто заявлял, что эксперимент с превращением восточных областей Англии в сельскохозяйственный регион (как в свое время и предрекал Хорн Фишер) закончился лишь опасными разногласиями с более индустриально развитыми соседями. Особенно громкие протесты вызвали преследования ни в чем не повинных иностранцев, в основном азиатов, которые трудились на научных объектах, недавно появившихся на побережье. Новая сила, поднявшая голову в Сибири, заручившись поддержкой Японии и других могущественных союзников, уже собиралась взяться за решение этого вопроса в интересах своих находящихся за границей подданных, из-за чего в разговорах по всей стране стали все чаще появляться такие слова, как «посол» и «ультиматум». Однако нечто более важное, имеющее для Марча куда больший личный интерес, наполнило его встречу с другом смешанным чувством смущения и негодования.

Возможно, масла в огонь подлило и то, что в ту минуту обычно вялый и бездеятельный Фишер вел себя непривычно оживленно. Обычно Марч представлял его себе бледным лысоватым джентльменом, полысевшим да и постаревшим преждевременно. Помнился он ему, в первую очередь, как человек, который языком бездельника высказывал суждения пессимиста. Даже сейчас Марч не был уверен, являлась ли перемена в его друге всего лишь попыткой изобразить безоблачное счастье, или виной тому стал эффект, присущий любому морскому курорту (когда цвета кажутся чище, а очертания четче), который как-то по-особенному выделился на фоне морской голубизны. Но в петлицу Фишера был вставлен цветок, и его друг мог поклясться, что тростью своей он помахивал с развязным видом задиры. В то время как над всей Англией сгущались самые мрачные тучи, этот пессимист, похоже, был единственным человеком, пребывающим в безоблачном настроении.

– Послушайте, – резко произнес Гарольд Марч, – вы всегда были бесконечно дороги мне как друг, и ничьей дружбой я так не гордился, как дружбой с вами, но мне просто необходимо облегчить душу. Чем больше я узнаю, тем труднее мне понять, как все это можете терпеть вы. Но, поверьте, я больше этого терпеть не намерен.

Хорн Фишер посмотрел на него серьезно и внимательно, но так, будто пытался рассмотреть что-то далекое.

– Вы знаете, что всегда нравились мне, – спокойно сказал он. – Но помимо этого я испытываю к вам уважение, что не всегда одно и то же. Вы, вероятно, догадываетесь, что мне нравится очень много людей, которых я не уважаю. Может быть, это моя трагедия, может быть, вина. Но вы на них совсем не похожи, и я вам обещаю: я никогда не стану сохранять с вами отношения, потому что вы мне нравитесь, если для этого потребуется пожертвовать моим к вам уважением.

– Мне известно ваше благородство, – немного помолчав, сказал Марч, – и все же, вы миритесь со всем неправедным и даже потворствуете ему. – Потом, еще помолчав, добавил: – Помните, как мы первый раз встретились, когда вы рыбачили на ручье? Перед той историей с мишенью? А помните, как вы сказали тогда, что большого зла не будет, если взорвать к чертовой матери весь этот клубок, именуемый обществом?