Рекс Стаут - Фер-де-ланс (Острие копья)

Я включил мотор и повернул на север. Мне не хотелось делать этого, ибо было шестнадцатое июня, годовщина спасения маленького Томми Уильямсона, день, когда в кабинете Вулфа он был торжественно возвращён родителям. Этот день мистер и миссис Уильямсон и их сын Томми, ставший уже на четыре года старше, отмечали за праздничным столом у Вулфа. Каждый год они пытались пригласить его к себе, и всё напрасно. Супруги Уильямсоны мне нравились, да и Томми тоже, но меня больше беспокоило, как воспримет моё отсутствие Фриц, всегда придававший этому дню особое значение. Разумеется, он знал, что мистер Уильямсон владеет сетью отелей и, видимо, хотел ему доказать, как много тот теряет оттого, что рестораны его отелей практически ничем не могут похвастаться. Нет блюд, о которых Сол Пензер сказал бы: «Пальчики оближешь». Одна пятая всего, что наготавливал на этот день Фриц, предназначалась мне, а я вместо того, чтобы уплетать за обе щеки да расхваливать, маялся среди кустарников и пальм в каком-то Денбери, глядя в тарелку с печёнкой и ветчиной, явно поджаренными на разном масле.

В этом Денбери всё сразу пошло наперекосяк. После неудачного обеда я сразу же отправился на местный аэродром. Там никто ничего не смог мне сказать. Я пошатался вокруг, пока наконец, когда уже стемнело, не появился какой-то тип, который поверг меня в полное отчаяние. Он вёл журнал полётов, но мог бы и не делать этого, заявил он, потому что с точностью до минуты помнит, начиная с Пасхи, когда садилось солнце в тот или иной день. Уезжая из Денбери, я был уверен, что Мануэль Кимболл никогда там не бывал. И хотя ночь была великолепной, возвращаясь в Нью-Йорк, я почти не замечал этого.

Конечно, Уильямсоны давно уехали, а Вулф уже лёг спать. На комоде меня ждала записка:

«Арчи, если ты ничего не узнал, попробуй утром связаться с газетой, где печаталось объявление о квалифицированном мастере по металлу. А если твоя вежливость и обаяние всё ещё действуют на мисс Фиоре, привези её к нам завтра к одиннадцати утра.

Я не люблю есть на ночь и позволяю себе это лишь в крайних случаях. Но я всё же пошёл на кухню за стаканом молока. Я с грустью посмотрел на остатки пиршества, как какой-нибудь бедняга на могилу рано ушедшей возлюбленной. Затем я поднялся к себе и лёг спать.

Я проснулся поздно. За завтраком Фриц рассказывал мне, как прошёл обед, на который я не успел, но я проявил к этому весьма вялый интерес. Вчерашние обеды мало меня интересовали. Просматривая газеты, я искал объявление, которое поместил накануне. Оно было напечатано и смотрелось совсем неплохо.

Прежде чем уйти из дома, я заглянул в кабинет и навёл там порядок, хотя в этот день мы никого не ждали. Когда я думал о Мануэле Кимболле, среди прочих деталей меня смущала одна: своё объявление о мастере по металлу он передал в одну из рекламных контор газеты «Таймс» в деловой части города. Не удобней ли было бы отнести его в контору газеты где-нибудь в районе Таймс-сквер или на Сто двадцать пятой улице? Но это была всего лишь деталь, о которой размышляешь на всякий случай, если больше не за что зацепиться.

Вот какую задачу мне предстояло выполнить: зайти в указанную рекламную контору в деловой части города и попытаться выяснить, какая из девушек оформляла заказ на объявление два месяца назад, кто подал объявление, как он выглядел и кому затем направлялись ответы. Это примерно похоже на попытку выяснить у спасателя на пляже Кони-Айленд, не купался ли там в день Независимости лысый мужчина. Я зашёл по пути в прокуратуру и уговорил Перли Стеббинса с его бляхой составить мне компанию для пущей солидности. В выигрыше от этого визита остался, пожалуй, только он, поскольку мне пришлось угостить его виски. Просматривая подшивки за два месяца, я узнал лишь, что объявление появилось в газете шестнадцатого апреля; это вполне совпадало по времени. Но эта информация не стоила рюмки виски.

Я отвёз Перли обратно во дворец правосудия, а сам отправился на Салливан-стрит.

Миссис Риччи наотрез отказалась впустить меня в дом. Она сама открыла дверь и недовольно поморщилась, увидев меня. Я улыбнулся и сказал, что хочу пригласить Анну Фиоре на прогулку. Я вёл себя как истый джентльмен и терпеливо выслушал все обвинения в мой адрес, но, когда она попыталась захлопнуть дверь, чуть не прищемив мне нос, перешёл к делу:

— Позвольте, миссис Риччи, одну минуту, переведите дух и выслушайте то, что я вам скажу. У Анны неприятности, не с вами, а с полицией, понимаете, с полицией. Она рассказала нам кое-что, что может для неё плохо кончиться, если полиция узнает. Они пока не знают, и мы не хотим, чтобы они узнали, но у полиции есть подозрения. Мой хозяин хочет научить Анну, как себя вести с ними. Он должен это сделать. Неужели вам хочется, чтобы Анна попала в тюрьму? Забудьте все ваши женские обиды!

Она враждебно смотрела на меня.

— Вы лжёте!

— Нет, никогда. Спросите Анну. Позовите её сюда.

— Оставайтесь на крыльце и не вздумайте входить в дом.

— Хорошо.

Она захлопнула дверь. Я сел на верхнюю ступеньку лестницы и закурил. Была суббота, на улице царили толчея, шум и гам, как в первый раз. В меня угодил чей-то мяч, уши лопались от крика ребятни, но в целом было даже интересно наблюдать за жизнью итальянского квартала. Когда я загасил окурок, за спиной послышался звук отворяемой двери, и я встал.

Вышла Анна в жакете и шляпке. За нею на пороге стояла миссис Риччи.

— Я позвонила мисс Маттеи, — сказала она. — Она говорит, что вам можно доверять, но я всё равно не очень-то верю. Если с Анной что-нибудь случится, мой муж убьёт вас. У неё нет ни отца, ни матери, девушка она хорошая, хотя и ветер в голове.

— Не беспокойтесь, миссис Риччи. — Я с улыбкой посмотрел на Анну. — Ты хочешь прогуляться?

Она кивнула, и я повёл её к машине.

Если мне когда-либо придётся кого-нибудь убить, то моей жертвой непременно будет женщина. Я встречал немало упрямых мужчин, людей, которые знали то, что мне было нужно, но отказывались говорить, и в ряде случаев я не мог их заставить, как ни старался. Но несмотря на упрямство, в них всё же сохранялось что-то человеческое. Они всегда давали мне надежду, что стоит только найти ключик к ним, и они откроются. Однако при встрече с некоторыми из женщин я сразу понимал, что все усилия заставить их разговориться будут напрасными. Лица их тут же принимали выражение, способное любого довести до бешенства. Я уверен, многие делали это просто назло. На лице мужчины ты читаешь, что он умрёт, но не скажет. А женщина прямо даёт понять, что вполне могла бы сказать, да не скажет, и всё тут.

Я сидел и наблюдал в течение часа, как Ниро Вулф пробует свои психологические приёмы в разговоре с Анной Фиоре. И если она вышла из этой передряги живой, то только благодаря мне. Я понимал, что нельзя убивать курицу, несущую золотые яйца, даже если эта курица не желает нестись. Конечно, я не был уверен, что именно Анна Фиоре — та самая курица, которая осчастливит нас золотым яйцом. Думаю, не был уверен в этом и Вулф, но других несушек у нас не имелось.