Закария Эрзинчлиоглу - Убийство болгарского дипломата

К началу нового столетия Шерлок Холмс успел множество раз в сложнейших обстоятельствах проявить свои необычайные способности, так что имя его стало известно уже во всей Европе. И хотя весьма многие из раскрытых моим другом дел давали ему превосходную возможность продемонстрировать преимущества того дедуктивного метода рассуждения, благодаря которому он добился своих выдающихся успехов, тот случай, о котором я собираюсь рассказать вам сейчас, был в своем роде уникален как по количеству удивительных персонажей, в него вовлеченных, так и по тем ужасным последствиям, что он мог бы повлечь за собой, если бы Холмс потерпел неудачу. По причинам, которые станут ясны читателю чуть позже, только сейчас, по прошествии стольких лет, стало возможно предать огласке все обстоятельства этого дела, раскрытие которого может считаться одним из самых выдающихся достижений в карьере моего друга.

Одним холодным и промозглым январским вечером в 1903 году мы с Холмсом вернулись в квартиру на Бейкер-стрит после бодрящей прогулки на свежем воздухе. По лестнице мы, продрогшие до костей, поднялись в полном молчании и вскоре уже наслаждались теплом, стоя перед ярким пламенем камина в большой неприбранной комнате Холмса, и потирали свои озябшие руки. Через пару минут, когда мы совсем согрелись, Холмс зажал в зубах одну из своих пустых трубок, уселся в плетеное кресло и взял в руки большой незапечатанный конверт, лежавший на столике у подлокотника. Достав из конверта большой сложенный лист бумаги, он развернул его, положил на колени и с сосредоточенным выражением на лице принялся читать про себя. Мне же тем временем не оставалось ничего другого, кроме как разглядывать конверт, который Холмс положил обратно на стол. Он был кремового цвета и необычно большого размера, но самой примечательной его особенностью была украшавшая его эмблема. Она походила на большой скрипичный ключ, чрезвычайно замысловато выписанный тонкими золотыми линиями.

— Ну что, Ватсон, — спросил Холмс, украдкой за мной наблюдавший, — что вы можете сказать об этом конверте?

— Конверт весьма необычный, — ответил я, — но, Холмс, должен признаться, что ни на какие предположения он меня не навел.

Холмс встал с кресла и протянул мне письмо.

— Оно было доставлено утром, принес его посыльный. Мои методы вам знакомы, Ватсон. Попробуйте их применить.

Я взял письмо в одну руку, конверт — в другую и приступил к их изучению. Для начала я внимательно осмотрел необычно украшенный конверт, для чего, следуя методу моего друга, взял со стола его увеличительное стекло. Потом я понюхал конверт, вспомнив, что так иногда поступает Холмс, а затем развернул письмо и прочитал:

Глубокоуважаемый мистер Холмс.

Я обращаюсь к Вам по поручению моего монарха, дабы попросить совета по вопросу в высшей степени деликатному. Я не могу раскрывать подробности в письме, не могу также и назвать в нем свое имя. Поэтому мне придется взять на себя смелость нанести Вам визит сегодня в восемь вечера, чтобы посвятить Вас в обстоятельства дела. Ваш достопочтенный брат Майкрофт уже полностью ознакомлен с ними.

— Поручение от коронованной особы! — воскликнул я. — Поздравляю, дорогой Холмс!

Но тот прервал мои восторги взмахом руки:

— Прошу вас, продолжайте осмотр.

Я сел в кресло и принялся вертеть письмо в руках, рассматривая его под всеми возможными углами. Но как ни напрягал я свой мозг, пытаясь прийти к каким-нибудь выводам относительно значения письма или же личности его автора, никакой сколько-нибудь основательной гипотезы не выстраивалось. Как бы то ни было, я был полон решимости доказать Холмсу, что кое-какие соображения по этому поводу у меня все-таки есть.

— Высокое качество бумаги и дорогой конверт, — начал я с важным видом, — а также то, что автор письма ссылается на поручение своего монарха, недвусмысленно свидетельствует о том, что это лицо высокопоставленное. Кроме того, я предположил бы, что это иностранец: об этом говорит необычная эмблема на конверте и слово «монарх» в письме: англичанин написал бы «король». К тому же англичанин никогда не употребил бы слово «достопочтенный» в таком контексте. Больше я не нахожу ничего, что могло бы помочь выяснению личности этого человека.

Шерлок Холмс сидел в кресле, опершись локтями на подлокотники и положив подбородок на кулаки, и молча смотрел на меня. Наконец он заговорил:

— Неплохо, Ватсон, неплохо. Автор письма — иностранец, и иностранец высокопоставленный. Признаться, мне и самому не удалось прийти к более глубоким умозаключениям.

Услышав такое, я преисполнился чувством гордости, а Холмс тем временем встал, подошел к каминной полке, облокотился на нее и устремил на меня свой взгляд.

— Да, Ватсон, — продолжал он, — я не так уж много смог узнать, осмотрев это письмо, если не считать того самоочевидного факта, что его автор — пожилой (я бы даже сказал, весьма пожилой) турецкий аристократ, который не курит, совсем недавно приехал в Англию, очень хорошо образован, даже по меркам современных дипломатов, который пользуется особым доверием турецкого султана и который, наконец, обладает удивительно крепким для человека его лет здоровьем. К этому можно добавить, что сочинение этого короткого письма отняло у него немало времени, что у него есть борода, что волосы у него почти совершенно седые, что это человек строгих, почти спартанских привычек, что это военный, участвовавший во множестве кампаний. Должен признаться, что на этом мои скудные знания о нашем корреспонденте исчерпаны.

— Ваши знания лучше назвать не исчерпанными, а исчерпывающими, — сказал я немного резко, уязвленный такой демонстрацией всеведения, — и уж по крайней мере, ни один человек в здравом уме не назовет их скудными!

— Превосходно, Ватсон, — усмехнулся Холмс. — Мы квиты! В высшей степени достойный ответ!

Он подошел ко мне, взял письмо и конверт и снова уселся в плетеное кресло. Немного смягчившись, я спросил, как ему удалось прийти к своим поразительным выводам.

— То, что автор письма — турок и притом аристократ, следует из того, что на конверте стоит знак тугры — личной эмблемы турецкого султана, — сказал Холмс. — Ни простолюдин, ни иностранец не имеет права пользоваться такими конвертами. О его преклонном возрасте можно догадаться по почерку. Он не курит: ведь если бы он был курильщиком, то, будучи турком, пользовался бы турецким табаком — а он обладает специфическим ароматом, который должен был бы исходить и от письменных принадлежностей нашего незнакомца. Нос у меня очень чувствительный, однако я не улавливаю даже слабейшего табачного запаха.