Артур Дойль - Красное по белому

Подходя к дому, он был чрезвычайно удивлен, увидев двух лошадей, привязанных к решетке его забора. Удивление его увеличилось еще более, когда, войдя в комнату, он нашел двух молодых людей, которые его ожидали. Один из них, с бледным и длинным лицом, лежал развалившись в кресле и положив ноги на решетку очага. Другой, грубые черты которого прекрасно гармонировали с бычьей шеей, сидел на окне, засунув руки в карманы и посвистывая. Оба приветствовали Ферье кивком головы, и тот, который лежал в кресле, начал следующий разговор:

— Вы, может быть, не знаете нас? Мой товарищ — сын старца Дреббера, а я — Джозеф Стангерсон. Оба мы путешествовали вместе с вами в пустыне, когда Господу угодно было протянуть вам руку помощи, причислив вас к избранному стаду верных овец.

— Точно так же он может сделать с народом всех наций и соединить их в одно стадо! — сказал другой несколько гнусавым голосом. — Мельница мелет тихо, но мелет хорошо.

Джон Ферье холодно поклонился. Теперь он знал, с кем имеет дело и чего ему ожидать от этого визита.

— Мы явились к вам, — продолжал Стангерсон, — с согласия наших родителей, чтобы просить у вас руки вашей дочери. Выбирайте, она и вы, между нами двумя. Но так как у меня только четыре жены, в то время как Дреббер имеет их семь, мне кажется, право на моей стороне, и мое предложение будет принято более благосклонно.

— Нет, нет, брат Стангерсон! — воскликнул другой. — Дело не в том, сколько женщин мы имеем, а в том, сколько их можем содержать. Мой отец передал мне свои мельницы, и я богаче моего соперника.

— Но у меня более блестящее будущее, нежели у вас, — с жаром возразил Стангерсон. — Когда Господь позовет моего отца к Себе, мне достанутся его кожевенная фабрика и его жилище. И затем я старше вас и занимаю в церкви более высокое положение.

— Пусть решит сама молодая девушка, — сказал Дреббер, рассматривая себя с видимым удовольствием в зеркало. — Подождем ее решения.

Во время этого диалога Джон Ферье, сдерживая бешеную ярость, стоял у порога, с невероятными усилиями удерживаясь от желания обломать свой кнут о спины гостей.

— Слушайте меня хорошенько, — сказал он наконец, делая два шага к ним. — Когда моя дочь пригласит вас сама, я соглашусь принять вас в своем доме, но до тех пор поворачивайте лопатки назад, и чтобы я не видел вас более!

Оба молодых мормона вскочили, пораженные услышанным. Они были убеждены, что приносят и отцу и дочери величайшую честь своим соперничеством, ради которого и явились сюда сегодня.

— Есть два способа выйти отсюда, — воскликнул Ферье, — через окно или через дверь. Выбирайте сами!

Его загорелое лицо было ужасно, его костистые руки — так угрожающи, что визитеры сочли правильным быстро отступить. Старый фермер последовал за ними до самой калитки.

— Когда вы окончите споры и придете к какому-нибудь соглашению, то оповестите меня, кто из вас двоих должен стать моим зятем, — насмешливо сказал он им.

— Достанется вам за все это, так жарко будет! — вскрикнул бледный от ярости Стангерсон. — Вы бросили вызов пророку и Совету Четырех. И вы покаетесь в этом, до конца ваших дней покаетесь!

— Рука Господа тяжело ляжет на вас, — сказал Дреббер. — Он восстанет, чтобы наказать вас.

— Так я сначала возьму свое вперед! — крикнул Ферье, взбешенный окончательно, и бросился за ружьем. Но из дома выбежала Люси, схватила его за руку и увела в комнату. Старик вырвался из ее рук, но в ту же минуту послышался галоп отъезжающих мормонов, и он понял, что они ушли от его выстрела.

— Мерзавцы! Ханжи! — воскликнул Джон, вытирая обильно струившийся по лбу пот. — Лучше мне видеть тебя мертвой, дитя мое, нежели женою одного из них.

— И я того же мнения, — спокойно ответила она. — Но теперь Джеферсон скоро вернется.

— Да, я надеюсь, и чем скорее, тем лучше, потому что мы не знаем даже, что способны они придумать теперь.

И действительно, пора было, чтобы кто-нибудь, способный дать добрый совет и поддержку, быстро явился на помощь старику-фермеру и его дочери. С самого первого дня возникновения здесь города Святых еще никто ни разу не отваживался так резко идти против ясно выраженной воли Старцев. Если они жестоко карали самые малейшие провинности против их авторитета, то что же они сделают теперь, ввиду такого явного бунта? Ни богатство, ни положение, ни общее уважение не могли спасти виновного. Много других еще более богатых и уважаемых лиц в один прекрасный день исчезали с лица земли самым таинственным образом, а община святых вступала во владение всем их имуществом. Поэтому, несмотря на всю храбрость, опасность, которую Ферье чувствовал над своею головой, наполняла его ужасом. Он готов был стать лицом к лицу перед опасностью явной, видимой, но неизвестность сводила его с ума. Не желая пугать Люси, он в ее присутствии принимал спокойный, равнодушный вид и старался показать ей, что не обращает особого внимания на все случившееся. Но девушка с проницательностью любящей дочери прекрасно понимала его беспокойство и ужас.

Ферье ожидал от Янга или какого-нибудь посланца, или же письмо, и он не ошибся в своих ожиданиях, хотя ни за что не догадался бы относительно способа, который использует для этого Пророк. Проснувшись утром на другой день, он, к величайшему изумлению, нашел приколотым к одеялу, как раз у своей груди, маленький лоскуток бумаги, на котором крупными буквами было написано:

«29 дней остается вам еще, чтобы принять решение, а затем»…

Подобное предостережение было ужаснее всякой угрозы. Каким образом эта бумага очутилась приколотой на его груди, в запертом отовсюду доме? Это более всего волновало и интриговало Ферье. Его слуги ночевали в отдельных помещениях, а все двери и окна в доме были снабжены крепкими засовами.

Он разорвал бумажку в мелкие клочки и ничего не сказал о ней дочери, но это происшествие охватило холодом его сердце. Двадцать девять дней, о которых говорилось в записке, был, очевидно, месяц, данный Янгом ему на размышление. Какая сила, какая храбрость устоит в борьбе с таким могущественным врагом, который пользуется подобными таинственными средствами? Рука, прикалывавшая записку, могла точно так же поразить его насмерть в самое сердце, и никто бы никогда не узнал, чья это рука.

На следующий день он получил новый, еще более чувствительный удар. Он и Люси только что уселись за стол обедать, как вдруг молодая девушка вскрикнула, указывая рукой на потолок: в самой середине потолка углем было начертано число 28. Люси не понимала значения этой цифры, но Ферье не спал всю эту ночь и сидел на страже, сжимая руками дуло ружья. Но, несмотря на то что он ничего не видал и не слыхал, утром громадное «27» появилось на внутренней стороне двери. Каждый день происходило одно и то же; каждое утро Ферье мог констатировать, что его невидимые враги аккуратно с неумолимой настойчивостью вели счет дням, данным ему на размышление. По временам роковые цифры оказывались начертанными на стене или на полу, либо он находил небольшие записочки на крыльце или приклеенными к решетке сада. И, несмотря на всю свою бдительность и тщательную слежку, старик никогда не мог понять, откуда появлялись эти ежедневные предостережения. При виде их он стал крайне нервным и беспокойным, и в его глазах мелькало выражение затравленного оленя.