Найо Марш - Цветная схема

«Даже хотя мне и ни разу не представлялась возможность увидеть Барбару в таком виде, — подумал он, — еще немного, и я бы влюбился в нее. Это я должен был показать ей, какова она на самом деле». Девушка села между Гонтом и своим дядей. Рядом свободных шезлонгов не оказалось, и Дикон проскользнул на очень неудобное место во втором ряду. «Настоящий ничтожный секретаришка», — сказал он себе. В мрачном расположении духа молодой человек приготовился смотреть концерт, но закончил тем, что стал неотрывно наблюдать за Барбарой.

Девушки на сцене ритмично задвигались в открывающем вечер танце. Хореографическую группу возглавляла тучная дама, которая, поворачиваясь из стороны в сторону, бросала вокруг себя на редкость многозначительные взгляды, чем сильно смутила Дикона. Из всего населения маори в этом отдаленном районе Северного Острова Руа имел наименее поддельный вид. Его соплеменники пели и танцевали, как делали когда-то их предки, а аудитория снисходительно наблюдала за местным вариантом имитации творчества исполнителей баллад или сентиментальных певцов. Слова и жесты, использовавшиеся в представлении, были унаследованы от культуры дикарей и напоминали об их образе жизни, о земледелии, каноэ, свадьбах, войнах. Многие из песен, относившиеся к похоронному ритуалу, казались не очень подходящими для исполнения на концерте, однако одна, прозвучавшая в этот вечер, вспоминалась с содроганием всеми, кто ее слышал.

Руа сделал короткое пояснительное вступление. Песня была сочинена, по словам старика, одной из его древних родственниц по случаю смерти девушки, которая невольно совершила страшное преступление и погибла в Taupo-tapu, маленьком озере с кипящей грязью. Руа повторил леденящую душу историю, рассказанную им однажды на вершине горы Смиту. Это не погребальная песнь, как объявил старик, поэтому она не очень страшная. В тот момент, когда он взглянул на Квестинга, его глаза вспыхнули. В конце им была выражена надежда, что история, содержащаяся в стихах, вызовет интерес у публики.

Песня оказалась короткой и очень простой. Грустная мелодия плавными волнами колыхалась вокруг нескольких фраз, но присущей гимнам слащавости, звучащей в других народных произведениях маори, здесь не было. Дикон подумал, как сильно ледяной ужас текста зависит от понимания языка. В предпоследней строке одинокий голос девушки срывался на пронзительный крик, вопль, когда она погибала в котлообразном провале с кипящей грязью. Песня оставила неприятное, отталкивающее впечатление, которое не смогли рассеять старания квартета из клуба дикарей, чревовещателя, чудо-ребенка и добротного сопрано.

Гонт сказал, что хотел бы выступить в программе последним. С отвратительной, по мнению Дикона, озабоченностью актер попросил Барбару выбрать ему отрывок для чтения, и та сразу попросила монолог «У нас было то утро».

«Значит, он уже разглагольствовал о Барде у грустных морских волн, — мстительно подумал Дикон. — О Боже, как это мерзко».

Потом Гонт утверждал, будто изменил свое мнение по поводу первого монолога, поскольку понял, что публика станет вызывать его на «бис», и счел более эффектным закончить отрывком из «Генриха V». Но Дикон был уверен в иной причине смены выбора — впечатлении, произведенном на актера коротенькой песней о смерти. Так или иначе, но после открывшего выступление монолога Барда на английском языке актер мрачно перешел к «Макбету».

— «Почти забыл я вкус слез…» — И продолжил до конца: — «… в рассказанной полным злобы глупцом сказке нет морали».

Это был жуткий отрывок, а от чтения Гонта, мертвенно-спокойного и монотонного, веяло настоящим холодом. Когда актер закончил, наступила секундная пауза.

«А затем, — рассказывал Дикон позже Барбаре, — они зааплодировали, потому что хотели хотя бы чуть-чуть согреть ладони».

Гонт оглядел публику с легкой усмешкой, взял себя в руки и со всем своим мастерством начал читать «Генриха V», заставив слушателей маори в восторге повскакать с пола на ноги. В конце актер, как обычно, обратился с короткой речью к залу и, пылая, стал спускаться со сцены. Он был, хотя так чаще говорят о мертвых, великим артистом, но публика всегда воспринимала это понятие относительно него однозначно: Гонта все должны любить, а вместе с ним влюбиться и в Шекспира. Никто не знал лучше, чем он, насколько сладостна работа, вызывающая восхищение у аудитории, чьи познания в драматургии заключены, вероятно, лишь в первых строчках торжественной речи Антония.

Руа, шагая в традиционной манере взад-вперед по сцене, поблагодарил Гонта сначала на языке маори, затем на английском. Концерт подошел к многоголосому финалу.

— А теперь, — объявил старик, — небольшое угощение.

Но до того как публика успела подняться, мистер Квестинг выскочил на сцену. Нет никакой необходимости передавать выступление бизнесмена в подробностях. Достаточно сказать, что это был образец дурного вкуса и что его автор хоть не был пьян, но, по выражению впоследствии Колли, очень сладко чирикал. Квестинг вызвал на сцену Гонта и заставил того переминаться с ноги на ногу около четверти часа. Он выразил благодарность актеру за чрезвычайно интеллектуальное раз влечение, но очень скоро всем стало ясно, какая этим преследуется цель. Бизнесмен использовал Гонта в качестве приманки для возможных постояльцев «Источников». Он как бы намекал: что нравится великому Джеффри Гонту, то понравится всем.

Пока длилась эта безобразная сцена, остальные обитатели Wai-ata-tapu покрылись липким потом. Дикон, следивший за происходящим с огромным вниманием, заметил, как последние следы благодушия исчезают с лица патрона и уступают место буйной ярости. «О Боже, — подумал молодой человек, — он собирается при всех показать свой характер». Одновременно Барбара с растущим ужасом начала наблюдать точно такую же перемену в дяде.

Сияющий мистер Квестинг наконец подошел к цветистому заключению речи, а мэр, который, очевидно, тоже намеревался выступить, поднялся с места, повернулся к публике и зычно промычал:

— Э-э…

Но слушатели, освободившись от словесных пут мистера Квестинга, уже с благодарностью провозглашали Гонта самым дорогим другом. Вечер еще не закончился. С улицы в зал внесли подносы с дымящимися чашками чая и огромным количеством еды. Дикон поспешил к патрону и обнаружил его на высшей стадии гнева, шумно дышащим через ноздри и беседующим с окружающими с неестественной любезностью. Последний раз молодой человек видел актера в подобном состоянии на репетиции сцены битвы в «Макбете». Макдафф, робкий человечек, чье искусство владения мечом явно не могло сравниться с мастерством противника, постоянно пятился от атак Гонта и в конце концов так вывел его из себя, что тот в ярости нанес парню мощный удар и сломал ему ключицу.