Анатолий Галкин - Искатель, 2013 № 03

К нему уже бежали светоликие прислужники, чтобы под руки поднять его с колен.

— Тише, тише, тише! — почти ласково произнес ОН. — Мое Совершенство вызвало вполне естественную реакцию у этого смертного. Вы видите меня часто, а несчастные обитатели нижних миров — почти никогда. Так дайте же ему вволю выразить свое восхищение Мною!

— Я… я… в восхищении… — только и смог прошептать Ганин, боясь направить свой взор на лицо Восседавшего.

— Я думаю, ты уже догадался, КТО Я. Имен у Меня — миллион, и не Мне их тебе называть, но есть имя, которое больше всего подходит ко Мне, выражает всю Мою сущность до конца. Имя Мне — Люцифер, Светоносец, ибо Я источаю свет — свет, который никогда не покроет тьма. Я рожден из света, и Я и есть свет. В священных книгах у смертных сказано: «Да будет свет!» — и эти слова — обо Мне. Там же сказано: «Я — Альфа и Омега, Начало и Конец» — и это тоже обо Мне. Я — начало мира, и Я — его конец. Как Начало — Я Люцифер, а как конец — Я Аполлон, Разрушитель. Впрочем, Мне больше нравится Мое первое имя. Мое милосердие прибегает к разрушению только в тех случаях, когда это становится крайне необходимым…

Ганин, затаив дыхание, слушал эту тираду и задыхался от восторга. Голос был мягкий, певучий, музыкальный, он не говорил — он пел, и это пение, казалось, можно было слушать бесконечно…

— Не буду утаивать от тебя — это Я повелел Моей дочери привести тебя к себе, на этот праздник. Не утаю и причин, почему Я так поступил… — Солнцеокий мужчина театрально выдержал паузу и гневно сверкнул своими очами. — В нижних мирах ходят страшные сказки обо Мне. Меня якобы называют «сатаной», «князем тьмы», «падшим духом»… В общем-то, Мне все равно, что обо Мне говорят. Как там у людей? «Собака лает — ветер носит!»

Тут же, как по команде, раздался единодушный смех всех гостей, но Властелин поднял палец, и смех прекратился.

— Однако, как обо мне сказано, «Аз есмь Свет и Истина и Жизнь», все-таки не могу не возмутиться, что Истина так грубо попирается… И кем? Людьми, ради которых Я поднял свое оружие, — тут Светоносец поднял свой золотой змееголовый жезл, — против Тирана, Узурпатора, вздумавшего людей поработить!

По залу прокатился гул возмущения и проклятий.

— Да, да, да, как это ни возмутительно, но Я — Свет мира — был замаран грязью и нечистотами, Мое доброе имя и безупречная репутация попраны. Я, всем пожертвовавший ради Человека, его величия и могущества, этим же человеком пренебрежен, Я, давший ему свободу, оплеван, Я… Впрочем, к чему слова? Слова всего лишь звук. Зачем сотрясать воздух, если Истина очевидна? Вот почему Я и призвал тебя, Художник, — чтобы ты, увидев Меня таким, каков Я есть на самом деле, показал смертным, обитающим в нижних мирах, что все, что обо мне говорят, — наглая ложь. Нарисуй мой Портрет, яви свет миру — и пусть Истина будет прославлена, а ложь навеки посрамлена!

— Когда-то, давным-давно, Истина уже царила на грешной земле. Нам, бессмертным богам, благодарное человечество ставило прекраснейшие статуи, рисовало картины, фрески, высекало из мрамора барельефы. Нам воздвигали храмы, целые пирамиды, где благочестивые смертные воскуряли нам фимиам. Но ныне все это забыто! Нас оболгали наши завистники, враги, наше имя смешано с грязью! Но Я все же непоколебимо верю, что когда-нибудь — и очень скоро — все переменится и Истина вновь восторжествует!

Опять, как по команде, раздались крики восторга, но вот указательный палец вновь поднят, и они тут же прекратились.

— Нарисуй Мой портрет, Художник, и Я щедро награжу тебя, ибо для просвещения заблудших овец Моих и торжества Истины Мне ничего не жалко. Я причислю тебя к лику бессмертных, и ты будешь сидеть, как любимейший сын Мой, одесную Меня. Я отдам тебе в жены мою единственную дочь, прекрасней которой нет никого ни в одном из бесчисленных миров видимых и невидимых Вселенных, и семя твое будет благословенно на века! Нарисуй — и ты станешь Моим другом, Моим братом, Моим сотрапезником — вовеки веков!

Тут солнцеокий ударил жезлом о ступеньку трона, рубиновые глаза кобры вспыхнули кроваво-красным светом, и она, как живая, зашипела.

Воцарилась тишина. Все гости напряженно уставились на Ганина, равно как и сам Люцифер. Ганин же молчал. На его лице отразились следы острейшей душевной борьбы и страданий, происходивших в глубинах его сердца. Наконец пелену всеобщего безмолвия прорезал его громкий голос:

— Я напишу твой портрет, Люцифер, но только с одним условием…

— Назови свою цену, друг! — произнес Солнцеокий, удовлетворенно улыбнувшись.

— Пусть рука твоей дочери отныне не дерзает прикасаться к моей возлюбленной невесте, Снежане Вельской, которую она колдовски усыпила и облик которой украла, и пусть она даст мне свободу и более не отягощает меня своим присутствием!

Воцарилась гробовая тишина. Даже музыка стихла, умолкли попугаи с мартышками и канарейками. Было слышно лишь, как позвякивают ножны шпаг на перевязях и шелестят складки тысяч платьев, как трещат фитильки свечей.

А Ганин между тем резко повернулся в сторону мнимой Снежаны и торжествующе и дерзко посмотрел на нее — мол, ну что, «судьба» моя, какой я тебе вызов бросил! А лже-Снежана зашипела было, как рассерженная кошка, но Солнцеокий, грозно сдвинув брови, пронзил дочь своим огненным взглядом. Та присела, покорно склонив свою золотоволосую головку в глубоком и смиренном поклоне.

— Эта просьба уже удовлетворена. Отныне ты свободен! Но Я считаю, что это слишком малая награда для тебя. Посему Я дам тебе и то, чего ты от Меня не просил: ты будешь сказочно богат, ты будешь велик, как царь, ты будешь сидеть рядом со Мной, ты будешь Моим придворным Художником — как только закончишь Мой Портрет. Такова Моя Святейшая Воля! — И он стукнул своим жезлом об пол ВОСЕМЬ раз, и все собрание, вместе со лже-Снежаной, хором воскликнуло:

— Да будет!

Снежана очнулась с неясным ощущением тревоги в груди. Почему-то хотелось плакать, но слез не было. Она встала с кровати и огляделась по сторонам. В погруженной во тьму комнате определить, где, собственно, она находится, Снежана не могла. Она тщательно осмотрела себя — на ней была надета полосатая хлопчатобумажная пижама.

Память возвращалась к ней толчками. Смутные обрывки, лоскутки воспоминаний, причудливо переплетались в голове, как стеклышки калейдоскопа, и составить из них целостную картину было невероятно сложной задачей. Ганин… Поместье… Развлечения… Портрет… Да, портрет!

«Но что со мной было? Где этот чертов портрет? Где Ганин? Где я?»

До ее слуха донеслись мерные звуки тяжелого дыхания. Они показались ей смутно знакомыми. Снежана пошла на источник этих звуков. В это время из-за тучи выглянула луна, и дорожка серебристого света протянулась прямо до стены в противоположной части комнаты.