Дороти Ли Сэйерс - Престолы, Господства

Харриет посмотрела на фото.

— Питер, такая серьёзность не похожа на тебя, — сказала она. — Разве ты сам никогда не мотался в Париж для встречи с любовницей?

— О, ну, в общем, возможно, ты права, — сказал он. — Старею. Но, если говорить о любовницах, Харриет, у меня есть несколько друзей в Вене, которым может понадобиться помощь.

Несколько мгновений Харриет переваривала услышанное. Она знала о некой оперной певице…

— Какая помощь, Питер?

— Помочь выбраться оттуда, — сказал он. — Потому, как развиваются события, еврейская семья предпочла бы иметь нечто больше, чем символическую границу, между собой и герром Гитлером.

— Конечно, ты должен помочь, если сможешь.

— Не думаю, что она захочет обосноваться в Лондоне, — сказал он глубокомысленно. — Таким образом, тебе не придётся иметь с ней дело. Нью-Йорк ей подойдёт больше. Она любила плакаться, что театр, в котором она пела здесь, полон неприятных запахов и влажных Стигийских миазмов, [166] Стигийский — мрачный, дьявольский — от названия реки забвения «Стикс». которые плохо влияют на горло. Все певцы — ужасные ипохондрики.

— Она действительно была такой интересной, Питер?

— Очень. И всё ещё остаётся, не сомневаюсь. Ты должна услышать, как она поёт! Ну, и услышишь, если только…

— Если что?

— Если её появление здесь не вызовет у тебя ревности.

Харриет засмеялась. Глубокий, спонтанный смех, как подземный поток, внезапно вышедший на поверхность.

Питер выглядел потрясённым.

— Моя дорогая, я просто обязан сделать тебя счастливой, — сказал он хрипло.

— Ты нашёл собаку, Чарльз?

— Какой ты проницательный, Питер. Не совсем. Но кровь на ковре была собачьей, а не человеческой.

Двое мужчин вкушали ланч в небольшом кабинете Питера в доме на Одли-Сквер, уничтожая груды сэндвичей приготовленных миссис Трапп и заливая их бочковым пивом, доставленным из комнаты слуг.

— Я так и думал. Что-то ужасное должно было случиться с собакой, иначе она лаяла бы каждый раз, когда Эймери приближался к дому, как в более ранних случаях.

— Это если Эймери говорит правду, — заметил Чарльз.

— Получается, что так и есть. Но он, конечно, сказал мне по крайней мере одну громадную ложь. Поэтому, возможно, есть и ещё. Так неудобно, когда человек сходит с прямой дорожки.

— Боюсь, что он — явный подозреваемый.

— Мммм, — ответил его светлость ртом, набитым сэндвичем, ростбифом и горчицей.

— Ожидаю, что, если мы вообще найдём собаку, то найдём её в реке, — сказал Чарльз.

— С перерезанным горлом, — добавил Питер. — Полагаю, никаких признаков запачканного кровью ножа с отпечатками пальцев?

— Боюсь, ни следа. Наверное, он тоже в реке. Можно поискать.

— Как насчёт запачканной кровью одежды? Она могла бы создать для убийцы ужасные неудобства.

— Пока ничего похожего не нашли, — сказал Чарльз. — На обуви Харвелла была кровь, но этого стоило ожидать, учитывая, что он ходил по дому до того, как вызвать полицию.

— Это дело кажется ужасно аморфным, — сказал Уимзи. — Не во что вцепиться зубами. Давай рассмотрим все возможности, одну за другой, и посмотрим, куда это нас приведёт.

— Правильно, — согласился Чарльз. — С чего начнём?

— Начинай с Харвелла.

— Но он же чист. Алиби — прочное как скала. Никакого мотива.

— Ну, как ты знаешь, дружище, я не люблю мотивы, — сказал Питер. — Игрушки для присяжных. Кто может утверждать что-то о мотивах? Они идут из самых глубинных тайн человеческого сердца и всё такое. Мне всегда подавай способ и возможность!

— Пусть так. Харвелл обедал в своём клубе и, как заметили, уехал в девять вечера. Он мог пойти домой в гараж в Хайд-Хаусе и взять автомобиль — положим на это, скажем, пятнадцать минут, не больше. Он мог поехать в Хэмптон и прибыть туда чуть позже десяти; он мог затем возвратился в Лондон и устроить перебранку, входя в квартиру. Но до полуночи он не мог убить жену, потому что Эймери видел её живой в час ночи. И он не мог покинуть квартиру и возвратился в Хэмптон рано утром, потому что в полночь швейцары запирают все двери и держат их запертыми до половины седьмого. Приходится просить их выпустить вас, а они никого не выпускали. Таким образом, он не уезжал ранее шести тридцати на следующее утро. Видишь, Уимзи, Харвелл чист. И ты не можешь вот так просто взять и отбросить такой факт: парень любил свою жену и ничего не выгадывал от её смерти.

— Известны случаи, когда некто, кого ты любишь, заставляет невыносимо страдать, — сказал Уимзи.

— Кто способен постигнуть тайны человеческого сердца? Но сравни алиби Харвелла со всякой трухлявой мешаниной, предлагаемой другими подозреваемыми.

— Очень хорошо, давай. Наши шантажисты?

— Ну, они признают, что находились в Хэмптоне, скрываясь в саду и имея преступные намерения.

— Но?

— Но ни один из отпечатков пальцев в доме не принадлежит ни одному из них. И у них очень туманный мотив. Они не могли хотеть убить её, потому что мёртвая Розамунда для них совершенно бесполезна. Они, возможно, собирались припугнуть её и перестарались. Брауна не даром прозвали Бэшером, и вообще он человек, которого называют тяжёлым.

— Возможно, идя на злое дело, они надели перчатки?

— Вполне возможно. Они — из той мелкой шантрапы, кто знает про отпечатки и чьи пальчики известны полиции. Думаю, мы могли бы поднажать на них, но… Дело вот в чём, Питер: они утверждают, что их подбросили в город около полуночи на грузовике, идущем в Гарден, и, если мы найдём водителя и он подтвердит их рассказ, то они покинули сцену слишком рано — Эймери утверждает, что видел миссис Харвелл живой после полуночи.

— И, как я понимаю, ты рассчитываешь обнаружить водителя?

— Да.

— Наверное, ты прав, Чарльз, но мы не можем отбросить их до этого. Теперь Эймери.

— Ну, по правде говоря, думаю, что он — наш человек. Его рассказ — полная бессмыслица.

— Тем не менее, давай рассмотрим и его. Он хотел видеть Розамунду. Он добыл адрес у швейцара в квартире и приехал сюда. Розамунда впустила его и дала ему бокал хереса, затем она его выпроводила. Вместо того, чтобы уйти, он слоняется полночи на холоде. Около девяти идёт ужинать, затем возвращается в сад. Видит автомобиль, стоящий там. Не знает, что за автомобиль. Опять бродит вокруг, видит, или скорее слышит, как автомобиль уезжает. Люди слышат, как он что-то бормочет в сарае, но, кажется, он никого снаружи не замечает. Смотрит в окна и видит, что Розамунда сидит у камина. Она игнорирует его, после чего он возвращается в Лондон, большую часть расстояния идя пешком.