Рекс Стаут - Смерть хлыща

Когда без двадцати шесть я услышал, как перед дверью моей камеры остановились шаги, я валялся на койке, сняв туфли и размышляя о том, не остался ли еще Джессап один. Признаться честно, остатки трапезы меня заботили, но еще больше я ждал новостей. Шагам за дверью я особого значения не придал; надзиратель частенько проверял, не перепиливаю ли я прутья решетки или не пытаюсь ли смастерить водородную бомбу. И вдруг повернулся ключ в замочной скважине. Я свесил ноги с койки и принял сидячее положение. Дверь распахнулась и вошедший произнес:

— Выходите. Обувайте туфли и прихватите с собой пиджак.

Я узнал в посетителе Эверса, второго помощника Хейта. Он стоя следил за тем, как я одеваюсь, а потом, когда он нагнулся, заглянул под кровать и сказал, чтобы я ничего не оставлял, я вдруг сообразил, что в эту камеру уже не вернусь. Наручников Эверс не захватил, да и пока мы шли по коридорам, не особенно следил, иду ли я за ним или впереди. Открыв дверь в контору шерифа, он пропустил меня вперед. В приемной никого не было, и Эверс кивнул в направлении кабинета Хейта.

— Проходите.

Хейт сидел за столом, погруженный в какие-то бумаги. Спиной к нему стоял замечательный адвокат Лютер Доусон и сосредоточенно изучал карту Монтаны. Увидев меня, он развернулся и расплылся до ушей.

— О, привет, привет! — Его рукопожатие было крепким и уверенным. — Прибыл вот вытащить вас отсюда. Все уже согласовано и подписано.

— Прекрасно. В следующий раз я не соглашусь, чтобы меня арестовывали в субботу. Это, кажется, мое?

Я указал на кучу выложенных на стол предметов. Все было на месте. Когда я распихал барахло по карманам, Эверс протянул мне листок бумаги и ручку и сказал:

— Подпишите здесь.

— Позвольте мне взглянуть, — вмешался Доусон, протягивая руку к бумаге.

— Не стоит, — сказал я. — Чтобы в ней не говорилось, я ничего подписывать не стану.

— А расписку вам давали? — спросил Доусон. — За ваши вещи?

— Нет, но это не имеет значения. Все равно я не буду ничего подписывать.

С этими словами я двинулся к выходу. Хейта я взглядом не удостоил, но уголком глаза следил за ним. Он так и не оторвал головы от бумаг. Видно, насмотрелся голливудских фильмов.

В коридоре меня нагнал Доусон.

— Мисс Роуэн ждет вас в машине на улице, — предупредил он. — И я хочу вам сказать еще кое-что, Гудвин.

Я остановился и повернулся к нему.

— Только не мне, — ответил я. — Десять дней назад, в пятницу второго августа я сказал вам, что Сэм Пикок, возможно, что-то знает, но от меня скрывает, тогда как знаменитый адвокат сумел бы его расколоть. Вы заявили, что слишком заняты важными делами. И теперь никто…

— Я этого не говорил. Я сказал только…

— Я знаю. И теперь никто уже не сможет расколоть Сэма Пикока. И уж его-то убил точно не Харвей Грив. Кстати, вы говорили с Ниро Вулфом?

— Нет. Он отказался от встречи со мной. Я хочу…

— Мне плевать на то, что вы хотите, но если мое имя есть в вашей записной книжке, вычеркните его. Я поздоровался с вами за руку только потому, что там были люди.

И я зашагал прочь.

Мне показалось, что я достаточно твердо объяснил, что желаю остаться в покое. И в самом деле, шагов за своей спиной я не слышал. В вестибюле толклись какие-то люди. Кто-то даже воскликнул: «Да ведь это же Арчи Гудвин!», — но я не останавливаясь прошмыгнул на улицу. Мне пришлось дважды осмотреться, прежде чем я заметил Лили. Машина, темно-синий «додж-коронет», стояла почти в конце квартала. Лили смотрела в другую сторону, поэтому заметила меня не сразу.

Я открыл дверцу и сказал:

— Ты даже на день не постарела, не говоря уж о двух.

— А вот о тебе этого не скажешь. — Она окинула меня придирчивым взглядом.

— Я постарел на два года. Поручения есть?

— Нет. Залезай.

— Лучше бы тебе пересесть назад, — посоветовал я. — И опусти стекла с обеих сторон. От меня несет, как из ночлежки. Ты не выдержишь.

— Я буду дышать через рот. Поехали.

Я обошел вокруг машины, сел на место водителя, запустил стартер и выехал на проезжую часть. По дороге поинтересовался, откуда появился «додж». Лили сказала, что взяла его напрокат, поскольку фургончик остался у шерифа как вещественное доказательство. Да и потом ей не хотелось разъезжать на машине, в которой убили человека.

— Я не спросил Доусона, сколько за меня выложили, — сказал я, — поскольку решил поставить его на место. Сколько?

— Тебе это так важно?

— Да. Для отчетности. Самая низкая сумма, за которую меня выкипали, была пятьсот долларов, а самая высокая — тридцать тысяч. А сколько я стою для населения штата Монтана?

— Десять тысяч. Доусон предложил пять, а Джессап пятнадцать. Судья присудил половину суммы. Меня никто не спрашивал.

— А что бы предложила ты?

— Пятьдесят миллионов.

— Умница.

Я потрепал ее по коленке.

Мы выехали за пределы города. Примерно милю я то нажимал на педаль газа, то отпускал ее, пробуя двигатель. Он был в порядке. Наконец Лили спросила:

— Ты не собираешься задавать мне никаких вопросов?

— Еще как собираюсь, но не среди этих колдобин. Скоро будет удобное местечко.

Прямо за оврагом слева от шоссе раскинулся небольшой ельничек, куда я и съехал. Остановившись в теньке, я приглушил мотор и повернулся к Лили.

— Два дня и одну ночь я мучился от того, что не могу задать никому определенные вопросы; теперь ты в моих руках, так что отвечай. Когда в субботу вечером я вышел из танцевального зала вскоре после прихода Сэма Пикока, ты танцевала с Вуди, Фарнэм танцевал с миссис Эймори, Дюбуа с женщиной в черном, а Уэйд — с девушкой, которую я прежде видел, но имени не помню. А ты сама-то видела Пикока?

— Пару раз, но издали. Потом он куда-то пропал, да и тебя нигде не было. Я подумала, что ты повел его к Ниро Вулфу.

— Увы. Там торчали Хейт с Уэлчем, так что мы решили отложить свидание. Теперь слушай внимательно. После того, как ты закончила танцевать с Вуди, видела ли ты, чтобы Пикок с кем-нибудь разговаривал?

— Нет. — Лили нахмурилась. — Я была довольно далеко и… Пожалуй, нет.

— А кто-нибудь из тех, кого ты знаешь, выходил из танцевального зала?

— Если да, то я не обратила внимания. Нет.

— Жаль. Это чертовски важно. Сама знаешь, бывает, что люди что-то видят, но не придают этому значения и отбрасывают как несущественное. Может быть, если ты закроешь глаза или присядешь, или даже полежишь и сконцентрируешься на всем, что ты видела, то тогда что-нибудь и вспомнишь? Попытайся.

— Вряд ли… Но я постараюсь.

— Хорошо. Теперь о том, что тебе хорошо известно. Есть все-таки предел. Шесть бананов. Целый пирог. Лучшая икра и лучший паштет. И скромно окрестить этот лукуллов пир закуской. Правда, ты спасла мне жизнь.

— Иди к черту, Эскамильо. Я же тебя втянула в эту передрягу.