Тим Саймондс - Шерлок Холмс и болгарский кодекс (сборник)

– К счастью для меня и к несчастью для тех, кто оказался в сфере моих расследований.

– А ведь я до сих пор не знаю, как вы оказались в Лондоне. Прибило ли вас течением жизни к этому берегу, где вы могли действовать наиболее успешно и копить познания в интересующей вас области, или это был результат сознательного решения?

– Я сделал это осознанно и намеренно, Уотсон. Еще до поступления в Оксфорд я твердо знал, что хочу найти – или создать – для себя такой род занятий, который позволил бы мне зарабатывать на жизнь умственным трудом. Эта идея сидела во мне настолько крепко, что в Оксфорде мне казалось, будто я понапрасну теряю время. Возвращаясь из колледжа в комнату, которую снимал в Килдингтоне, я обдумывал не то, что узнал в тот день от своих наставников, а собственные эксперименты. Смею сказать, я человек целеустремленный, но вам, мой дорогой Уотсон, это давно уже известно.

– Конечно, Холмс!

– В те годы я был не слишком общителен…

– И это тоже меня не удивляет.

– Спасибо , Уотсон. Изредка я присоединялся к другим студентам в таверне «Барашек и флаг», чтобы подкрепиться элем после изнурительной учебы. Но все знали, что лучше предоставить меня самому себе. У меня были друзья, например юный Тревор, но я никогда не был, что называется, «одним из наших». И думаю, моих соучеников это не слишком огорчало.

– А что давало вам повод надеяться, что вы сумеете основать свое дело в Лондоне? Разве не проще было бы начать детективную практику в Оксфорде? Там, по крайней мере, вы знали и город, и окрестности.

– Я провел в том милом городке два-три успешных расследования задолго до того, как меня прославил мой биограф. К этому периоду относятся убийство Тарлтона и странный на первый взгляд случай с виноторговцем Вамбери, но мой скромный успех досадил местной полиции, и я понял, что мое будущее лежит в иных краях.

– А именно на Монтегю-стрит. Уже тогда Блумсбери считался модным районом. Должно быть, жилье вам обходилось недешево.

– У меня были кое-какие средства, полученные после смерти родителей. Разумеется, львиная доля отошла Майкрофту, как старшему сыну. Продажа фамильного имения принесла очень мало, так как отец наделал долгов из-за увлечения азартными играми и женщинами. Нам еще повезло, что после расчетов с кредиторами хоть что-то осталось. В результате я оказался в меблированных комнатах на Монтегю-стрит, где просиживал целыми днями в ожидании клиентов и растрачивал то немногое, что имел, на самые насущные нужды. Средств катастрофически не хватало, чему в значительной степени поспособствовал Оксфорд.

– Это небольшое наследство вы получили до того, как отправиться туда?

– Да. И мать, и отец умерли к тому времени. До моего совершеннолетия моей частью наследства распоряжался Майкрофт, как мой опекун. Возвращаясь к Монтегю-стрит, хочу заметить, что почти все время проводил все же не там, а в Британском музее, и не только потому, что под его священными сводами мог почерпнуть множество знаний, а оттого в основном, что там было гораздо теплее, чем в моих комнатах.

– Вот почему вы подыскивали новое жилье и соседа, с которым могли бы разделить расходы?

– Именно, Уотсон. А тем временем у меня появились клиенты. Среди них был, например, мой бывший соученик Реджинальд Месгрейв, по просьбе которого я расследовал дело о древнем обряде в замке Харлстон. Но как бы ярко я ни проявил себя в этом деле и некоторых других, это не поправило существенно моего финансового положения. Мне оставалось только бродить по Лондону, досконально изучая все его углы и закоулки. Город стал мне другом, и думаю, не ошибусь, если скажу, что знал каждый его дюйм. Я так хорошо ориентировался в лондонских проездах, переулках, площадях и аллеях, что стал бы лучшим кэбменом в столице, выбери я эту профессию.

– Меня всегда поражало ваше энциклопедическое знание Лондона.

– Это знание далось мне нелегко, ценой мозолей и стертых подметок.

– Ремесло частного сыщика служило для вас единственным источником средств к существованию в то время?

– Иногда я принимал участие в кулачных боях как боксер-профессионал. Моя худощавая фигура мешала противникам заподозрить во мне сильного и опытного бойца, и это позволяло заработать пару-другую шиллингов призовых. Конечно, мне попадались и благодарные клиенты, щедро вознаграждавшие мои услуги. Так, обнаружив опаловую тиару миссис Фаринтош, я пополнил свой тощий кошелек несколькими фунтами, но благосостояние мое было мимолетным, ибо я уже имел долги, которые поглотили деньги так же быстро, как они появились. Один из моих первых клиентов, Мортимер Мейберли, был столь любезен, что в награду за услуги предложил мне талоны, на которые можно было пообедать в «Уиллоби» на Грейт-Рассел-стрит.

– То были трудные времена для вас, Холмс. Неужели вы не могли обратиться за помощью к брату?

– Этого не позволила бы моя гордость. Кроме того, в ту пору наши отношения были куда более напряженными, чем в момент вашего знакомства с Майкрофтом. У него была своя жизнь, он пробивал себе путь в правительственных кругах, где понемногу начинали признавать его гениальный ум и широчайшие познания. Мы были так далеки друг от друга в те годы, что он ни разу не навестил меня на Монтегю-стрит, а я не бывал в его квартире на Пэлл-Мэлл.

– То есть вы были абсолютно одиноки?

– Да, Уотсон. Я поддерживал контакт с человечеством только во время боксерских состязаний, где он носил сугубо физический характер, и через научные изыскания в Британском музее, где контакт этот являлся чисто умозрительным. В остальное же время я был волком-одиночкой, подверженным приступам самокопания и неверия в собственные силы, что для вас, должно быть, прозвучит неожиданно.

– Я не так удивлен, как вы могли подумать. Противоречивость вашей натуры давно не тайна для меня. Глубокие сосредоточенные размышления сменяются тревожным нетерпением. Невозмутимость, граничащая с бесстрастием, уступает место нервозной восторженности, чему я порой был свидетелем.

– Вряд ли я единственный, в ком уживаются противоположные свойства.

– Верно, но я находил это особенно примечательным из-за того, кем и чем вы являетесь. Недостатки, которые вы подмечали в других людях, имелись и у вас, но я не уверен, что вы это осознавали. Вы порицали высокомерие, а сами с презрением относились к тем, кого считали ниже себя по умственному развитию. На самом деле я всегда признавал самой слабой вашей стороной нетерпимость, проявляемую к менее быстрым умам. Однако при всем том не могу не отметить вашу поразительную способность расположить к себе и разговорить клиентов, особенно самых смиренных из них.

– Клиенты из высшего общества слишком напыщенны и горды, чтобы тешить их и без того раздутое самолюбие. Смиренные, как вы их назвали, клиенты более нуждались в ободрении и поддержке, очень часто их истории приходилось выуживать из них по слову.