Ефим Друц - Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.

— А что такое, морэ?

— Я вот тоже в ансамбль хочу.

— Правильно, брат. Как тебя отпустили?

— Сбежал. Шуму будет! Барон пришлет за мной людей.

— Барон!.. Да ты что? Он уже не обращает внимания.

Кнут достал пару бутылок. Когда вошла Анжела с чайным подносом, на столе уже были стаканы с водкой.

— Тавэн бахталэн, чявалэ! [39] Будьте счастливы, братья! (цыг.) — Кнут выпил залпом.

Цыгане взглянули на это с некоторым недоумением.

— Настроение такое, — пояснил Кнут. — Спой-ка, брат, — попросил он худого цыгана, — а я тебе подыграю.

Они оба взяли гитары.

— Понравилась? — спросил цыган.

— Старинная, — сказал Кнут. — В тысяча девятьсот десятом году ее положил на ноты Александр Александрович Панков. Автор ее — петербургский цыган, из хора Николая Ивановича Шишкина.

— Откуда ты все это знаешь, морэ?

— Городские рома рассказывали.

— Хоровые, что ли?

— Ну да, — сказал Кнут.

— Есть они еще?

— Те, что живы, — старики да старухи. Скоро совсем никого не будет. Ну, ромалэ, примем еще по одной!

И они выпили, и зазвучали песни. Тишину растворила музыка, шум нарастал, жизнь продолжалась.

— Хотел давно спросить тебя, морэ, — сказал худой цыган, — что за фламенко такое? Слыхали мы в одном городке на концерте, что это песни испанских цыган. Очень мне это дело пришлось по душе — фламенко.

— Это и песни, и танцы — фламенко. В Испании, в Андалусии, у цыган эта музыка стала своей, вобрав в себя элементы арабские и испанские. В общем — народная, понял, морэ?

— Ты увлекся, — внезапно сказала Анжела. — Думаешь, он тебя понял?

Худой цыган взглянул удивленно:

— Почему она, морэ, думает, что я тебя понять не могу? Ты — наш, и я тебя понимаю.

— Анжела, — сказал Кнут, — пойди-ка чаю завари…

Анжела вышла.

— Ну ладно, брат, — сказал худой, — попили, попели, спасибо тебе, поедем. Кстати, помощь не нужна?

— Какая помощь? — насторожился Кнут.

— Прослышал я, что у тебя не все ладно. Не чурайся таборных, зови в случае Чего.

Цыгане удалились, а Кнут прилег, закрыл глаза, ему послышалась грустная песня, уплывающая в леса…

Дождь хлестал. Одежда Кнута намокла, под ногами хлюпало. Он досадовал, что вышел без зонтика, и размышлял о предстоящем разговоре со старым бароном. Городские цыгане ему подвластны не в меньшей мере, чем таборные. Он в курсе всех дел. Кнут уже рассказал ему о своих проблемах, теперь снова шел к нему.

Дождь между тем утих, небо посветлело, и настроение Кнута улучшилось.

Барон встретил радушно, велел женщине заварить чаю. Глаза его лучились. Но он ни о чем не спросил, не торопил Кнута высказаться. Однако и не сидел на месте. Прохаживался, помаргивал.

А Кнут расслабился. Ему хорошо было здесь, у своих. И чай был отменный, крепчайший…

Снова надвинулся дождь, за окнами стало сумрачно. Барон заметил:

— С утра льет и льет. Пора бы машину завести, а то из дому не выйдешь. Ты что ж без зонтика? В городе надо зонт, морэ.

Закон есть закон. Гость должен пить чай. Гость скажет сам, с чем пришел. Думая об этом, Кнут улыбался. Наконец отодвинул чашку, высказался:

— Дело мое известное, дадо. Как быть? Раджо дал мне короткий срок, ты уже знаешь. А за его спиной — Граф. Я вроде блокирован.

— Знаю, помню, — сказал барон. — Оба ответят. Нельзя своих обижать. Разберемся.

— В таборе, дадо, было попроще. Цыган цыгана не продавал.

— Табор одно, город — другое, морэ. На Раджо управу найти нетрудно, а вот Граф высоко взлетел. Думает, он хозяин, ушел от закона. Забыл, что и он цыган — со всеми своими ловэ и бабами.

Кнут отвлекся, представил полевые палатки, вздернутые углами. Они похожи на птиц, готовых взлететь. Когда Кнут привел с собой в табор Анжелу, это был вызов закону, однако он не страшился своих: цыгане знают его гитару, они поймут и простят…

«Лачо бэвэль! [40] Добрый вечер! (цыг.) » — сказал тогда Кнут первому из цыган, кто их встретил. А тот глянул сразу на Анжелу: «Кто это?» Она была одета по-городскому.

«Ромны, — сказал коротко Кнут и внутренне усмехнулся. — Барон на месте?» — «Вернулся…» — «Шукар», — сказал Кнут, а цыган, отступив, слился с темным деревом, будто его и не было на пути. Барон тогда был не в настроении: полулежал на ковре, подставив руку под голову, супился. Не взглянул на вошедших и буркнул: «Сказано же, чтоб никто…» «Это я, дадо, здравствуй, — сказал Кнут. — Здравствуй, баро». Тот поднял веки: «Опять ты приехал?» — «Поговорить хочу». — «Что таскаешься туда-сюда? Людей тревожишь». — «Я, баро, не могу без вас». — «Тогда оставайся». — «И остаться не могу, дадо». Барон мрачно усмехнулся: «Меж двух огней?! Кто это с тобой? Гожо чяй [41] Красивая девочка (цыг.). ».

«Цыганка она», — сказал Кнут. Барон хотел что-то спросить, но в палатку вскочил молодой цыган, курчавый и длинноногий. Он сел на корточки возле барона и зашептал ему что-то в самое ухо.

«Золото — мое, — сказал барон, — зови его сюда. А эти…» — «А эти?..» — «Пусть сидят». Цыган выбежал, но тотчас вернулся с двумя такими же молодцами. Они встали у входа. «Подойди, чяво, — сказал барон одному. Здоровенный красивый парень осторожно ступил на ковер. — Ты, слыхать, недоволен?» — «Доволен. Люблю, уважаю тебя, баро, но на это дело я не пойду. Возьмут нас». — «Ты уже все за меня решаешь, с братьями обсуждаешь мои слова, совсем большой ром! Может, и табор поведешь?» — «Зачем так шутишь?» — «Баба ты — не цыган. Карты мне путаешь». — «Не сердись, барон, я не против твоей воли, а думаю, как лучше сделать». — «Пойдешь со всеми, караулить будешь», — оборвал барон. «Обижаешь, дадо. Я всегда первым шел». — «Я сказал». — Барон начал подниматься, взял кнут. Цыган отступил, но выскочить не успел — кнут обвил его пояс. Барон подтащил цыгана, неспешно приставил нож к его горлу и, улыбаясь, сказал: «Уходи из табора, морэ, мы с тобой не поладим». Цыгане молча смотрели, Кнут и Анжела замерли. «Убирайся с глаз!» — бросил барон красавчику.

Тот выпутался из кнута и исчез, едва не столкнувшись на выходе с молодухой. Но она увернулась, скользнула в палатку и засмеялась. Заметив Кнута, вильнула бедрами: «Лачо бэвэль, драго», — и протянула обе руки. Барон отвернулся, Анжела нахмурилась, Кнут ей с улыбкой сказал: «Не бери в голову, Анжела, это барона ромны». «Переживает?» — засмеялась цыганка.

«Больно надо, — сказала Анжела. — Не затем мы приехали».

«Зачем же?» — спросил барон. «Посмотреть на вас, какие вы интересные, полевые рома». — «Какие же?» — улыбаясь, спросил барон, и все расхохотались.

«Ох, — смеялась цыганка, — полевые! Ох ты, дурочка безмозглая». Смех оборвался, когда цыганка спросила барона: «Простил цыгана?» — «Пусть живет. Хороший чяво». — «А что цыгане скажут, подумал? Скажут, чяво барона ослушался и — живет…» — «Опять ты за старое? — сказал барон. — Крови тебе захотелось?» — «Прости, дадо, — сказал Кнут, — разве не ты вожак?»