Эллен Макклой - Макклой Э. Убийство по подсказке. Уэстлейк Д. «361». Макдональд Д. Д. «Я буду одевать ее в индиго»

— Я испугалась. Я не хотела, чтобы полиция связывала мое имя с убитым. Я надеялась, что им еще долго не удастся опознать труп. Я выбросила все этикетки вместе с карточкой в туалет. Я не знала, как избавиться от его одежды. Моя костюмерша хотела засунуть ее куда-нибудь подальше, но в этот момент приехала полиция. Что мне оставалось делать?

Она, сидя в кресле, наклонилась, подалась вперед всем телом и застыла, как сжатая пружина. В ее голосе послышались нотки раздражения и какой-то отчаянной горечи.

— Все считают меня его убийцей! Все надеются, ждут моего признания. Из всех, кто в это время находился на сцене, только у меня была столь реальная возможность. Помните ту последнюю сцену, когда я сжимала руками его тело, рыдала над ним…

Охватившее ее истерическое возбуждение мешало ей говорить.

— Насколько я помню, было две сцены, когда вы сжимали руками его тело и рыдали над ним. Первый раз это произошло после того, как Леонард в костюме Греча широко раскрыл двери алькова, и Владимир таким образом был представлен публике. Во второй раз это случилось в конце первого акта, когда Родней, игравший роль Лорека, объявил о смерти Владимира. Оба эти действия как бы заключают в скобки первый акт. И в первом, и во втором случае вы действительно прикасались к щекам Владимира, дотрагивались своими губами до его губ, хватали его за руки. Шок от удара ножом должен был вызвать охлаждение кожи, что легко почувствовать при простом прикосновении к руке. Но губы значительно более чувствительны с температуре, чем пальцы. Не заметили вы какой-то разницы между первым поцелуем на сцене и вторым?

Ванда закрыла на минуту глаза. Может, нахлынувшие на нее эмоции мешали ей говорить? Или она просто пыталась вызвать в памяти этот последний вечер, увидеть его как можно ярче, во всех деталях?

— В то время я об этом не думала. Поцелуй на сцене отличается от обычного поцелуя. Я лишь слегка коснулась ею губ своими и ничего не почувствовала. Но теперь, когда я оглядываюсь назад в свете всего того, что произошло, я… мне кажется, что его щеки и губы были холоднее обычного.

— В первый или во второй раз?

— И в тот, и в другой.

— Но ведь в этом случае он был заколот в начале первого акта, и только один человек приближался к нему и первом акте до вас?

Ее золотистые глаза, лицо исказил ужас.

— Боже, что я сказала! Несчастный Леонард никогда не пошел бы на это. Просто смешно. Какой может быть у него мотив? Во всей труппе только одна я знала Джона. Если об этом станет известно полиции, то она непременно заявит, что я — единственный человек, имеющий какой-то мотив для убийства. Вот почему я солгала вчера вечером, отрекаясь от знакомства с ним. Просто из чувства самосохранения.

— Но ведь существуют и другие возможности… Например, Маргарет Ингелоу.

— Но ее не было на сцене!

— Да, ее действительно там не было до начала спектакля. Но ее видели, когда она покидала альков и прошла по сцене за несколько минут до поднятия занавеса. Вероятно, она вышла оттуда до того, как Владимир вошел, но была единственным человеком, вступившим в спальню до того, как Греч открыл на сцене двустворчатую дверь.

Рот Ванды искривила усмешка.

— Итак, нас уже четверо. Леонард, Род, Сорока и я! Может, это ее рук дело…

Базиль отметил, что Ванда предпочитала называть Маргарет не сокращенным дружеским Марго, а ироничным, язвительным прозвищем Сорока.

— Джон мог умирать или лежать мертвым на протяжении всего первого акта, и никто из нас даже не догадывался о разыгравшейся трагедии. Какой ужас!

— Вы уверены, что никто, ни один человек в труппе не знал в лицо Ингелоу?

— Не знаю. — Она заломила руки жестом полного отчаяния. — Мы должны были действовать с максимальной осторожностью, пока не добьемся согласия его супруги на развод. Ни он, ни я не желали громкого скандала, а с Сорокой не так все просто. Она меня ненавидит, так как во многом сама виновата в нашей связи — ведь она сама представила меня ему! Сорока была без ума от сцены, и на этой почве мы сошлись. Джон не увлекался театром и никого не знал из театрального мира до встречи со мной. Конечно, Джон дал денег на постановку «Федоры», но переговоры с Сэмом Мильхау вела я сама. Джон до вчерашнего дня ни разу не был в нашем театре, и, насколько мне известно, никто не знал его в лицо. Он только что вернулся из Панамы, и я случайно рассказала ему старую байку о том, как друзья Сары Бернар играли роль Владимира. Он подумал, что будет презабавно сделать то же самое. Конечно, учитывая все обстоятельства, это было безрассудством с его стороны, мальчишеской выходкой, но мы были уверены, что никто не узнает его, загримированного под труп, а всякий риск для него был простым развлечением, забавой, отвагой. Он был настоящий сорви-голова! Вы бы видели, как он гарцевал на диких, необъезженных лошадях!

— При каких обстоятельствах вы услышали старую легенду о том, что Бернар заставила играть роль Владимира самого Эдуарда VII? — спросил Базиль.

— Ах, да не помню. Кажется, от Сеймура Хатчинса, который играл Сириекса вчера вечером. Вы считаете, что вся эта история была разыграна вновь преднамеренно?

— Вполне возможно. Полина рассказала мне вчера, что вам доставляет огромное удовольствие отождествлять себя постоянно с этой великой французской актрисой, что из-за нее вы возрождаете давно забытые пьесы и даже имитируете все ее слабые стороны. Вполне вероятно, что вы могли попросить Ингелоу сыграть роль Владимира, когда услышали об этой старой басне. А это и предоставило убийце возможность совершить свое дело.

— Но Хатчинс никогда бы этого не сделал!

— Возможно, что напоминание о всей этой истории не исходило непосредственно от самого Хатчинса. Он мог услышать это из вторых, а то и третьих уст.

— Какой ужас!

— Почему вы утверждаете, что все «надеялись», что вы убили Владимира?

— Я чувствовала это, находясь вчера в театре. Это и напугало меня. Из-за этого страха я и не созналась в том, что знаю убитого. Вы просто не можете себе представить, как все окружающие меня ненавидят! Даже Род иногда с открытой неприязнью относится ко мне как к звезде театра, так как он таковой не является. А Леонарду не нравится играть вторую скрипку после Рода. Конечно, Леонард — несравненно лучше как актер, но он проболел целый год, а я не могла долго сохранить для него вакансию моего главного партнера, надеясь на его скорое выздоровление. А Сорока ненавидит меня потому, что знает о наших планах женитьбы. Ведь я собиралась выйти замуж за Джона… Теперь вы понимаете, что, независимо от того, кто его убил и в какое точно время, он был либо уже мертвым, либо умирал тогда, когда я рыдала над ним и наламывала руки в конце первого акта? Потому что после той сцены к нему уже никто не подходил. Неужели вам не ясно, что за ужасный, злобный поступок был тем самым совершен? Кто бы ни был убийца — он или она, — все они втихомолку издевались надо мной, заставив меня пройти через унижения этой сцены вымышленного горя, испытываемого из-за вымышленного любовника, в то время, когда он на самом деле был моим любовником и был на самом деле мертв, а я ничего об этом не знала? Какой недоброжелательный, злобный поступок, совершенный ради того, чтобы досадить мне и моему Джону. Это настолько же чудовищно, как и та старая известная французская история, когда один злодей заложил кирпичами вход в чулан, делая при этом вид, что ему ничего не известно о том, что там прячется любовник его жены.