Андре Бьёрке - Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]

— Ну… Просто у меня промелькнула мысль.

— Сейчас, я полагаю, вам самое время промелькнуть сквозь эту дверь со скоростью звука.

— Мне не стоит промелькнуть сквозь окно, ведь так будет еще быстрее?

— Вон, — указал мне Иоахим Бернер.

Я послушался совета, открыл врата Соломонова царства, и сразу за ними, на светло-песочном ковре, столкнулся нос к носу с Данкертом Мюусом.

Нашу встречу никоим образом нельзя было назвать радостной. Мы не обменялись ни одним теплым словом и даже не поцеловали друг друга.

Глаза на гранитной маске лица Данкерта Мюуса превратились в узенькие щелки.

— Ведь я тебя… предупреждал, Веум.

— Успокойся, Мюус. Я пришел за получением займа.

— Не смеши меня. Единственное место, где тебе дадут в кредит, — это похоронное бюро. Я больше не собираюсь тебя предупреждать. В другой раз я просто тебя арестую.

— Будет день, и будет пища, Мюус.

— Ты хочешь сказать, что надо арестовать тебя сегодня?

Он посмотрел по сторонам, как будто действительно решился на это.

— Я предупрежу Бернера. Я могу войти? — обратился он к Кари К.

Она кивнула.

— Бернер ждет вас.

Он отправил мне последнюю дозу своего убийственного взгляда, затем прошел в кабинет Бернера и со стуком захлопнул за собой дверь.

Я повернулся к Кари Карсте. Она нервно поправила очки. Ей совсем не понравился наш разговора Мюусом. Но он не понравился и мне. Так что тут мы были в одной лодке.

Я подошел к ней, наклонился над столом, уверился, что никто из снующих вокруг людей нас не слышит, и тихо сказал:

— Мне нужно поговорить с тобой.

— О чем? — Она озадаченно посмотрела на меня.

— Об Алексе, — ответил я, наблюдая за сменой выражений на ее лице.

Она быстро оглянулась, кивнула в сторону невысоких конторских перегородок за спиной и повторила:

— А-а-а-лекс?

— Только не делай вид, что ты его не знаешь.

— Я… Не здесь.

— А где?

Она с раздражением посмотрела на меня.

— Я вообще не понимаю, какое…

Я повысил голос.

— Ты расслышала имя? Александр Латор. Он здесь одно время работал.

Она поморщилась.

— О’кей, о’кей. — Похоже было, что она передумала. Потом написала что-то на листке бумаги и протянула его мне. — Это мой адрес. Если ты придешь…

— Сегодня вечером?

— Неужели это так срочно?

— Да.

— Я уже договорилась на этот вечер.

— Может быть, ты можешь отменить свою встречу? Или пораньше освободиться?

Она прикусила губу.

— Я постараюсь пораньше освободиться.

— Когда именно?

— Ну, скажем… В одиннадцать, это не слишком поздно?

Я покачал головой.

— Слова «поздно» нет в моем словаре.

— Да? — Я понял, что она уже пожалела и может найти причину отменить нашу встречу.

— Увидимся, — быстро сказал я и пошел к лифту. Повернулся и добавил: — В одиннадцать. — Но она уже меня не слышала — с головой ушла в зеленые джунгли дисплея, где не было более страшных проблем, чем внезапное обесточивание.

На обратном пути в лифте компанию мне составила все та же одинокая пальма. Мы стояли и в безмолвии смотрели друг на друга. Единственным моим преимуществом оставалась возможность выйти из лифта и направиться на улицу, в то время как она должна была оставаться на месте.

К дому вела дорожка из белой мраморной крошки, так что вы чувствовали себя неуютно, еще не достигнув входа а дом. Как будто вам предлагалось вытереть ноги, прежде чем переступить границу владений. Я, собственно, так никогда и не смог понять, что меня заставило туда пойти.

Сам дом был выстроен в традициях 20-х годов — серая отштукатуренная вилла, сплошь увитая красными листьями дикого винограда, с элегантными закруглениями над окнами и входом.

Открывшая мне дверь женщина, похоже, была одного возраста с домом. Изрезанное глубокими морщинами лицо имело тот же серый цвет, что и стены. По взгляду бесцветных глаз я сразу понял, что она страдает дальнозоркостью. Я даже не предполагал, что все еще существует подобная прислуга, даже одетая в старом стиле — черное платье с белым передником. Но должен признать, что она идеально подходила к окружавшей ее старомодной обстановке.

— Нет! — сказала она, едва увидев меня, и уже почти закрыла дверь, когда я просунул в щель ногу. Она посмотрела вниз на мой ботинок, как будто это была самая немыслимая на свете вещь на этом вот месте.

— Почему бы вам не сказать «Да!» жизни?

— Мы не принадлежим к Свидетелям Иеговы. — Она строго посмотрела на меня.

— Фру Бернер никогда не принимает. — «Никогда» — было слово в ее духе.

— Даже в связи с трагической гибелью своего сына?

— Это визит соболезнования?

— Своего рода.

— Я могу передать соболезнования. Ваше имя?

Я сделал вид, что не слышу.

— Скажите… Скажите фру Бернер, что мне надо рассказать ей что-то важное. Касающееся смерти ее сына. Попросите ее уделить мне пять минут. Я подожду.

Маленькая старушка в изумлении наклонилась ко мне, и на ее сморщенном личике я увидел истинное изумление.

— Хочу сказать вам, молодой человек, что за последние четырнадцать лет фру Бернер никогда никого не принимала.

— Тогда… самое время это сделать. Вы передадите?

— Ваше имя?

— Веум. Варг Веум.

Она смотрела на меня пару секунд. Затем захлопнула дверь. Их двери из массивного дерева на солидных железных петлях вполне бы мог позавидовать Норвежский банк.

Сад же, в противоположность двери, пребывал в довольно плачевном состоянии. Хотя трава в это время года и не росла, но кустарник, деревья и высокая живая изгородь буйно разрослись во все стороны. И совсем не потому, что обитателям дома нравились естественные формы, а потому, что им было совершенно наплевать. Какой бы интересной ни была жизнь Бернеров в обществе, я был убежден, что вечеринок и приемов у себя в саду они не устраивали.

С места, где я стоял, были видны горы Исдалена. Прямо рядом с главным городским резервуаром воды резко обрывалась горная круча. На севере пейзаж загораживала гряда Виддена. По небу плыло на восток смешное облако, похожее на растрепанного мужчину в белом плаще, несущегося за автобусом, на который ему уже никогда не поспеть.

Дверь открылась. Дама из 20-х годов раскрыла и закрыла рот, так и не произнеся ни одного слова, — совсем как в немом фильме. Затем отошла в сторону, чтобы я смог пройти в дом и торжественно провозгласила:

— Фру Беренер согласилась вас принять.

Она смотрела на меня со смесью восхищения и удивления и ясно давала понять, что мне удалось зажечь угасающую звезду. Я же только молил Бога, чтобы вся моя затея не закончилась последней вспышкой этой звезды.

В холле было темно. Сакральные закругления на окнах были сделаны и внутри, и в нишах горели электрические лампы, отбрасывая слабый отблеск на стены. Пушистый темно-красный ковер приглушал наши шаги. Пахло карбонадом и кислой капустой, как это всегда бывает в подобных домах, даже по понедельникам.