Александр Бородыня - Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером

— Зачем же ты тогда?.. — спросил Ник. — Ты все лгала? Ты все знала?

— Я ничего не знала! — сказала Ли. — Давай договоримся, все это игра. Пусть это будет твоя игра. Я с удовольствием играю в твою игру.

— В мою игру в убийство?

— Нет! Ты не понял… Как раз этого нельзя…

— Тогда зачем тебе весь этот кошмар, если ты догадалась?

— Хочешь по-честному?

— Да!

— Это как в горах на оползне, — сказала Ли. — Допустим, мне нравится страх!

— Тебе нравится страх?

— Скажем так, мне нравится подобный отдых… Я, ты знаешь, никогда не пряталась от острых ощущений…

— Но сама идея? — он говорил спокойно. — Я должен убить человека!..

— Это исключено, — она тоже говорила спокойно. Оба их голоса, если бы кто-нибудь смог подслушать, звучали бы для постороннего уха почти официально. — Ты сделан из меня, и ты никого не убьешь. Как и я… Мы только наблюдатели… Мы спасаем девочку.

— Ты думаешь, ее еще можно спасти?

Он опять смотрел на бронзовую круглую ручку двери, и ему чудилось, что ручка эта медленно поворачивается то влево, то вправо.

— Но, ма, кровь-то настоящая? — сказал он, подумав. — Всех этих людей убивали… Они убивают друг друга…

— Они убивали, а мы не станем… — сказала Ли. — Когда лазишь по оползню в горах, страх тоже вполне оправдан, здесь риска не больше, чем в плохом реактивном самолете в Москву лететь.

— Я не о том.

— А я о том. Ты знаешь, сказано «не убий», но кто же сказал, что нельзя этого видеть. Мы каждый день съедаем не меньше килограмма убоины, и это нормально, прости за пошлость, но это в культуре. Так что, основное правило нужно соблюдать. Мы не должны никого случайно убить, а путешествовать не запрещено. Если ты согласен с этим элементарным умозаключением, то я с тобой, если нет, я собираю чемодан и поехала домой, в конце концов, у меня здесь нет даже Библии… Ты же знаешь, я не могу жить без Библии. Здесь нет нигде ни одного приличного действующего храма. Все разломали.

Ник повторил трижды, он злился и не мог справиться с русским акцентом.

— Мне нужно узнать, в каком номере остановилась женщина по имени Мира…

Толстая девица с черными волосами (волосы в свете синего ночника неприятно блестели, как смазанные жиром) долго застегивала ускользающую верхнюю пуговицу своей синей форменной рубашки. Она не могла понять, чего же от нее хотят. Она бормотала что-то по-грузински, терла ладонями затекшие щеки и смотрела на него тупыми карими глазами. Потом все-таки связала сказанное.

— А вы в каком сами номере? — вдруг по-русски без малейшего акцента спросила она. — Зачем вы чужой язык корежите? Зачем вам это знать среди ночи? — она протянула руку за барьер и что-то переключила. — Какой ты! Женщина ему нужна в четыре утра.

Во всем вестибюле вспыхнул свет.

— Вы что, русская? — спросил Ник.

— Француженка!

— Парле ву франсе?

— Чего?

— Я сестру потерял, — сказал Ник расстроенным голосом. — Мне завтра утром на самолет, обязательно нужно ее найти. Она должна быть в вашей гостинице. Понимаете?

— Не врешь?

Сонные глаза дежурной при ярком свете из темно-карих стали темно-синими.

— Вру! — как мог сконфуженно признался Ник. — Но мне действительно необходимо найти ее сейчас, ночью. Нет, правда!.. — он заикался, он комкал в руке заранее приготовленную десятидолларовую бумажку, но так и не положил ее на полированный барьер. — Пожалуйста, прошу вас, это очень, очень важно!

Учетные книги были заперты в сейф. Ник, легко перескочив барьер, стоял за спиной девицы, пока та тыкала и никак не могла попасть в скважину большим ключом. Он хотел спросить, как ее зовут, но остановил себя вовремя. У дежурной, несмотря на нездоровую полноту, было приятное лицо и очень красивые розовые пальчики — маникюр с бесцветным лаком, ноготки короткие, такие с виду симпатичные. Нажимая на массивную рукоятку сейфа, она чуть высунула кончик языка и скинула левую мягкую туфлю. Босой ногой потерла другую ногу.

— Выписалась она! — развернув нужный журнал, сказала дежурная и показала пальчиком соответствующую строчку. — Вчера днем!

— В котором часу?

— В четыре! — дежурная захлопнула журнал. — А ты с мамой приехал? — Она посмотрела на него мутноватыми жадными глазами. — Мама твоя спит, наверно? — она пересела со стула на диванчик, стоявший тут же за барьером, и поиграла пальцами по темной обивке. — Пойдешь ее будить?

Он ничего не ответил, очень медленно он повернулся и большими шагами пошел вверх по лестнице. Он услышал, как дежурная скрипнула зубами, или это был звук пишущего пера.

— Погоди! — сказала она за спиной. — Погоди… я знаю, куда она уехала… Ее увезли…

Ник остановился. У его ног была белая пустая кадка. Из кадки, наверное, только вчера вынули высохшую пальму.

— Желтый «оппель»? — спросил он, не поворачиваясь.

— Иди сюда! Тебе это очень нужно?

Он спустился назад по ступенькам, стараясь ступать как можно тише, но на этот раз не перепрыгнул барьер, а обошел его, присев на краешек дивана, заглянул ей в лицо.

— Сколько тебе лет? — Вблизи были видны трещинки на губах дежурной.

— Достаточно… Ты не ответила, это желтый «оппель»? Кто ее увез?

— Я думаю, ее не отпустят… Они за этот сезон еще ни одной бабы не отпустили.

— А что тогда?

— Продадут! — дежурная пожала плечами. — Не знаю. Продадут, конечно, что еще с ней делать. Я еще удивилась, обычно русских берут.

— Русских?

— По крайней мере, белых, а эта черная. Как тебя зовут?

— Может, не надо, как зовут? Давай без имен.

Послушно Ник опустился на диван, он не сопротивлялся. Ее руки, осторожные, влажные, были даже приятны. Он нашел взглядом маленький щиток под барьером и смотрел только на него, он почему-то думал, что если перекинуть крайний левый тумблер, то опять в вестибюле вспыхнет разом повсюду свет.

— Они отвезли ее на турбазу…

— Где это?

Уже застегиваясь, он стоял возле диванчика, а эта бесстыжая полная девица сидела перед ним, раскинув голые жирные ноги — выдувались сетью на ее левом бедре синие болезненно полные вены — и даже не пыталась прикрыться.

— Они девок увозят на турбазу, это в сторону Сухуми десять километров, но ты туда без путевки не попадешь все равно. И я тебе скажу, не лезь. Они думать не будут, зарежут тебя, а маму твою продадут…

— А что там, на турбазе?

— Я не знаю… — она накинула на колени свою синюю форменную рубашку, так что осталась видна только одна полная голубая вена на лодыжке. — Раньше каким-то бизнесом занимались… Теперь не знаю, — она всхлипнула и сказала вдруг совершенно другим, детским, печальным голосом: — Мальчик, увези меня отсюда!

— Кого? Тебя?

Ник стоял уже у лестницы, он почти ушел, но не смог не обернуться. Темно-синие глаза дежурной моментально оказались какими-то болезненными и сырыми. Ведь только что они были маслянисто-ненасытными, жадными.