Александр Бородыня - Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером

73. Вид аэродрома в Сухуми. Вертолет. На трапе стоит он сам. Обгорелый рюкзак на спине. Прикрывает рукою глаза от солнца. (Эту фотографию Ник скопировал с газетного снимка, случайно наткнулся в хрониках.)

74. Женское миловидное личико. Одноклассница, ставшая теперь его женой. Ничего особенного. Теперь он видит это лицо каждое утро, просыпаясь. Снимал сам три недели назад.

75. Последний в альбоме снимок был сделан профессиональным фотографом, приглашенным на свадьбу. Было очень много свадебных фотографий, но только эта представляла интерес. Ник в черном костюме и галстуке. По правую руку от жениха смущенная невеста, закутанная в шикарную белую фату, вокруг нарочно засовываются в кадр глупые пьяные рожи свидетелей, а слева от Ника стоит живая Ли. На ней тоже белое, но очень скромное платье. Волосы мокрые, глаза печальные.

На семьдесят пятой фотографии дневник номер четыре (визуальный) завершался. Первоначально предполагалось, что фотографий будет больше. Все лишние фотоматериалы Ник тщательно уничтожил: пробные отпечатки, негативы, элементы коллажей, даже газетный лист с военным вертолетом отправились в огонь.

Единственным исключением был очень четкий и уже подписанный снимок, не вошедший в дневник, но и не преданный огню. Просто рука не поднялась сжечь.

На снимке человек в огромной белой панаме. Смятое морщинами лицо фотографа спрятано в тени. Весь он, как бедуин, закутан в белое — широкая, Никак не приталенная неряшливая куртка на завязках, такие же безразмерные штаны. Фотоаппараты болтаются со всех сторон.

Аппаратов три. У босых ног фотографа обезьянка: маленькая, черно-рыжая, в красной кепке с длинным козырьком. На шее мартышки металлический, по виду жесткий ошейник. Длинный поводок, море на заднем плане, кусочки бумаги рассыпаны по песку.

Надпись под фотографией, с нажимом выведенная черным фломастером, состояла всего из двух слов.

ОН УПРАВЛЯЕТ!

В наступившей желтизне широко разинутым пересохшим ртом Д.Д. хватал воздух, голова не держалась и заваливалась куда-то вправо. Сквозь муть он смотрел на мягко покачивающееся солнце и нетерпеливо ожидал, когда ледяная игла войдет под лопатку поглубже. По своей привычке Д.Д. не хватался за грудь. Обеими руками он судорожно царапал троллейбусное сиденье.

— Вы что же прислоняетесь, гражданин? — спросили рядом. — Вам плохо стало?

— Нет, не-ет!.. — выдавленное слово стоило ему сломанного ногтя, прорвавшего от боли кожзаменитель старенького сиденья. В следующий момент солнце лопнуло и желтизна сухо загустела на глазах.

— Зачем вы говорите, я же вижу, вы бледный какой, — женский голос назойливо звенел у правого уха. — Товарищи, посмотрите, он умирает! — это она уже прокричала.

На секундочку он увидел сверху над собой белую полоску лица. Кривящаяся малиновая капля вздрогнула, готовая упасть на колено, испортить отутюженные брюки. Д.Д. бессознательно хотел подставить руку и поймать напомаженные женские губы тыльной стороной ладони, но тут игла вошла под лопатку до конца, встала в сердце, приостановив его. Она прорвала на груди плащ и вышла наружу тонким железным острием. Он уловил, как острие звонко ударило в троллейбусное стекло прямо под солнце.

Квадратное стекло троллейбуса добавило в своей геометрии: превратилось в огромный и легкий желтый куб, после чего долго переворачивалось — вокруг неподвижно закрепившейся головы мелькали шесть прямых граней.

Голоса звучали за пределами обморока:

— Был уже такой случай. Он играл по ночам на музыкальных инструментах, на рояле, кажется, очень тихий был старичок… Одинокий был такой старичок, за пенсией поехал…

— Да что вы говорите? Он еще живой, этот!..

— Пенсию неделю назад давали…

— Воевал, наверное… Передайте водителю, пусть остановит. Водитель, остановите, здесь человеку плохо!

— Сердечного в аптеках ничего нет, вот и пожалуйста… А смотрите, пальцы какие тонкие, может, действительно музыкант?

— Вот, возьмите… Под язык надо засунуть, под язык ему!..

По скользкому металлу, просунутому между зубов, Д.Д. догадался: добровольный коновал раздвигает ему челюсти маникюрными ножницами. Во рту появился вкус болгарской помады и пудры. Вероятно, ножнички болтались в дамской сумочке вперемешку с просыпавшейся косметикой. От резковатого запаха в ноздрях зачесалось.

Куб распался на прозрачные фрагменты, и за еще двоящимся троллейбусным стеклом выплыл знакомый городок. Разноцветные кирпичные кладки, чистенькая улица, голые густые ветви узором замерли над темно-синим свежим асфальтом.

— Смотрите, глаза открыл! Дышит он. Ну молодец, музыкант!

Чужая горячая рука потрепала Д.Д. по обеим щекам.

— Очухался!..

Троллейбус стоял на месте. Была видна белая точка на стекле. От точки разбегались тоненькие паутинки трещин.

«Как от удара иглы, — подумал Д.Д. Он ощущал еще удушье, но мерзостный вкус во рту покрывал текучий холодок валидола. Он повернул таблетку, и она, твердая и жгучая, легла точно под язык. — Спасибо, губу не отрезали, благодетели!»

Он ощупал плащ на груди. (Движение, вполне объяснимое для человека после сердечного приступа.) Никакого разрыва в ткани, конечно, не оказалось. Привычная иллюзия.

По резиновому черному полу троллейбуса рассыпались помидоры. Улыбающиеся пассажиры с удовольствием давили их ногами. Бледная тетка в дешевом плаще, из-под которого неряшливо торчала грязно-синяя кофта, судорожно нагибалась, пыталась что-то спасти. Тетка была очень толстая, и у нее плохо получалось. Она болезненно морщилась, и малиновая капля ее губ будто выпрыгивала наружу.

— Не нужно! — шептала она в отчаянии. — Пожалуйста, не ходите здесь, товарищи! Посидите немножко, пока я томаты-то соберу…

Но никто не обращал внимания на беднягу. Всем было интересно, выживет ли старичок музыкант.

— «Скорую» вызовем? — спросил коновал, наклоняя к Д.Д. большое лицо. Шея благодетеля была плотно укутана черным полосатым шарфом. Отчего-то Д.Д. хотел увидеть именно его шею. Но ни кадыка, ни напряженной жилы, ничего не видно.

— Нет, не станем мы «скорую» вызывать. Незачем! Мне уже хорошо! — опершись на спинку сиденья, Д.Д. поднялся. — Это я, кажется, виноват? — сказал он, обращаясь к несчастной женщине, но тетка, при резком торможении упустившая помидоры, от горя не поняла извинения. Она только посмотрела на старика, сощурилась, и в глазах ее Д.Д. увидел будто два маленьких оранжевых огонька.

— Извините, — повторил он неуверенным голосом. — Извините меня!