Владимир Кайяк - Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь...

– Его фамилия Кеглевич? – спрашиваю.

– Откуда нам знать его фамилию?! Кажется, ее вообще никто не знает. Граф Кеглевич да Граф Кеглевич, а кто просто Графом называет… Наверно, прозвище такое. Думаю, прозвище. Может, графья у него в роду когда–то и были? – как бы ожидая подтверждения, обращается муж к жене.

– Какой там граф! Все это болтовня пьяниц. Ни дать ни взять синька, причем конченый!

– А почему именно Кеглевич?

– Этого мы вам сказать не можем, – она уже отвечает за двоих, видно, по привычке. – Спросите у Петеритиса, может, знает. Он из той же братии, к тому же малость глуповат. Но скандалов они не устраивают и вроде не воруют. У них есть грядки, сажают лук.

– Это все Петеритис, Графа на грядке я не видел ни разу, – возражает мужчина. – Петеритис любит копаться на огороде, и, пока не дошел до ручки, сад у него был вполне приличный.

– Если я вас правильно понял, они живут вместе?

– Какое там вместе? Этот пропойца просто сел на шею бедняге Петеритису. Он мне сам плакался, а теперь, говорит, отнимает всю пенсию, до копеечки. Когда Петеритис не отдает добровольно, Граф бьет его кнутом.

– Так ведь сами же вместе и пропивают! Как начнут, так целыми днями из будки не вылезают, черт знает что они там лакают. Неужели Граф отмочил что–нибудь, раз милиция разыскивает?

– Он не работает.

– А разве он уже не на пенсии?

– Думаю, нет.

– Да, говорят, теперь можно нажить большие неприятности, если не работаешь. И правильно! Посмотрите – к винной лавке не протолкаться ни утром, ни вечером.

– Тоже мне мировой радетель! – жена обрывает мужа. – С тобой не посоветовались!

– А ты помолчи, когда я с человеком разговариваю!

Я совсем не заинтересован в семейном конфликте, поэтому спрашиваю, когда они в последний раз видели Петеритиса и Графа Кеглевича.

– Давно уже. В конце лета.

– И с тех пор они тут не показывались?

– Думаю, что они здесь. Снега еще не было, когда я привозил сюда стройматериалы и видел, как у них дымилась труба. Это с неделю или чуть больше назад, точно число не скажу. Домишко Петеритиса вы найдете легко, это близко. На левой стороне – единственная будка с трубой.

Попросить, чтобы проводил? Не стоит. Один я меньше привлеку внимания. Если не найду, вернусь.

Спрашиваю, как потом выйти к дому сторожа. Мужчина выходит вместе со мной за калитку и, показывая рукой, объясняет:

– Вообще–то, есть тут и более короткая дорога, но вы обязательно заблудитесь. Когда весной все зазеленеет, даже я иногда путаюсь, где сворачивать направо. А знающему дорогу – тут идти минут пять.

Домишко замечаю еще издали. Из–за железной трубы. Черная, высокая – наверно, тяга здесь плохая, – она напоминает вертикально поднятый ствол пушки. Если подойти ближе, видны толково сделанные оттяжки. На них труба устойчиво держится и в осеннее ненастье. В саду несколько больших старых груш, и сам домишко, конечно, тоже очень старый – об этом свидетельствует черепичная крыша и конструкция дома: это как бы миниатюрная копия большого здания. Время не пощадило дощатые стены, но они еще держатся благодаря нескольким слоям облупившейся краски: домишко давно не видал кисти. А вот труба совсем новехонькая, и хотя на фоне спокойного пейзажа она выглядит как инородное тело, но свою непосредственную задачу, видно, выполняет безукоризненно.

Домик в два окна, одно из них обращено к дороге, поэтому я прохожу мимо ровным шагом, стараясь не смотреть в упор, на случай, если в доме кто–нибудь есть. Однако там, по–видимому, все же никого нет – ни возле калитки, ни за ней, на грязи никаких следов тоже не видно.

Отойдя на приличное расстояние, останавливаюсь и делаю вид, что рассматриваю совсем другую модель современной микроархитектуры, а на самом деле все внимание обращаю на собственность Петериса Цепса: на углу домика под дощечкой с номером огородного участка прикреплена еще одна – на ней четко написано «П. Цепс».

Меня удивляет, что собственность не в таком уж запущенном состоянии – на окнах даже занавески. Так или иначе, но вонючка Грунский, он же Граф Кеглевич, сюда не вписывается.

Раз уж Граф, пусть будет Граф. Это нам не в диковинку. Слыхали мы и про чиекуркалнских Атаманов и про Лукового Короля Видземского рынка, но почему именно Кеглевич? Почему именно Граф Кеглевич? Должна же быть причина для такого прозвища. Пока я лишь недоуменно пожимаю плечами.

Я приготовил невинную отговорку на случай, если мне откроют. Притворюсь, что заблудился и ищу выхода из этих лабиринтов.

Калитка заперта, звонка нет.

– Эй! – кричу. – Есть тут хоть одна живая душа? Эй!

– В чем дело, чего орете? – сзади из кустов малины высовывается голова старика с сердитым лицом. Но мой облик его сразу успокаивает: наверно, я не очень похож на дружков из компании Графа и Петеритиса, которую он привык здесь видеть.

– Где хозяин?

– Значит, нет, если не отворяет.

– Мне сказали, что он обычно дома.

– То живет, то вдруг пропадает на целую неделю… Вчера его тоже не было. Какой с него спрос, если тут не все в порядке, – старик выразительно стучит пальцем по лбу. – У такого ничего не поймешь, ничего не узнаешь!

Прежде всего надо найти Ивара. Возможно, что преступление было совершено здесь. Даже очень возможно.

Как сказал Шеф? В кино все сложно, а в жизни все просто.

Умен!

Мои надежды начинают таять. У Ивара тоже лицо вытянулось.

– Цепс… Цепс… Цепс… – бубнит огородный сторож, или смотритель, или еще как–нибудь изящнее (с тех пор, как дворников стали называть операторами улицы, я уже не уверен, что знаю названия профессий), и его кадык ходит вверх–вниз по худой шее. В комнатушке жарко натоплено, а этот мерзляк одет в теплый свитер, из–под которого видны воротник и манжеты фланелевой рубашки. – Цепс… Цепс… Цепс… должен быть! Здесь должны быть все… Я его хорошо знаю, он из старых… Его родственники посадили этот сад еще до войны… Петеритис, не так ли?

– Да, Петерис Цепс… – Я называю номер участка.

– Он раньше жил здесь же, через улицу Иередню, кажется, на самом углу… Наверно, и теперь еще живет… А где же ему жить! Вы его легко найдете, там всего несколько домов…

– Нам нужен точный адрес, – твердо говорю я.

– А как же! Адрес должен быть! Найдем. Здесь ничего не может потеряться!

Ивар смотрит на кучу бумаг в ящике стола с нескрываемым отвращением. Не потому, что из–за небрежности старика мы потратили несколько часов на поездку в исполком и копанье в картотеках, а потому что любовь к порядку, доходящая до бюрократизма, у Ивара в крови. Это его качество может даже разозлить. Да его каллиграфический почерк: каждая буква у него словно нарисована, того и жди примется их раскрашивать. Он даже виньетки умеет рисовать. Во времена до изобретения Гутенберга за переписывание священных книг в тихой монастырской келье он получил бы отпущение всех своих грехов, а их не так уж мало.