Лидия Гинзбург - Агентство Пинкертона [Сборник]

— …О’Нейла взвинтила последняя стачка. Что касается Балкелея Веллса, дорогой Ричардсон, то он три года тому назад как-то раз взял меня за плечо, после чего наши отношения испортились… Я никогда не рассказывал вам эту историю?.. Словом, после теллюрайдских дел 1902 года я ускользнул в Денвер, но они с меня не спускали глаз. Недели через две из Аурея к нам привезли Мойера, арестованного за «публичное оскорбление национального флага». Мойер в сущности тут был ни при чем, так как это я намалевал тогда и дал отпечатать американский флаг с надписями на полосках:

Находится ли Колорадо в Америке?

Военное положение объявлено в Колорадо!

Действие Habeas Corpus отменено в Колорадо!

Свободное слово запрещено в Колорадо!

И еще в этом роде… по числу полос. Когда Мойера вели по улице, я взял его под руку и пошел рядом. Впереди шествовал взвод из двенадцати солдат с офицером, за ними мы с Мойером, за нами еще двенадцать солдат и Бал-келей Веллс, капитан милиции штата. Я шел и думал о том, как в Теллюрайде умирали дети, когда Веллс выгнал всех из домов, принадлежащих компании… Я думал об этом и, когда Веллс схватил меня за плечо, я обернулся и ударил его лицу».

— Какое безумие, Билль! — сказал Ричардсон.

— Конечно. Но вы видали лицо Балкелея Веллса?.. Меня отвели в Оксфорд-отель вместе с Мойером. У Веллса кровь шла носом; по дороге он усиленно совещался с Балтером Кинли, стражником из Теллюрайда. В Оксфорд-оте-ле Кинли предложил мне сесть. — Я не хочу сидеть, — сказал я. — Садитесь, будьте вы прокляты! — закричал Кинли. Пять или шесть солдат набросились на меня и притиснули к стенке. Они работали кулаками и прикладами, а Вальтер Кинли бегал вокруг и бил меня по голове рукояткой шестизарядного револьвера. Когда они меня отпустили, я истекал кровью, как зарезанный боров. Я сел на стул и слушал, как Кинли рассказывал жалобным голосом, что он разбил о мою голову перламутровую рукоятку. Потом жена мне прислала чистое белье, а военный врач пришил мне ухо; на это понадобилось семь стежков. Под вечер за мной приехал хороший малый, покойный шериф Хэм Армстронг.

— Вы врезались в скверное дело, Билль, — сказал Армстронг на улице. — Почему? — Потому что у них есть приказ об аресте за «оскорбление флага», и теперь они отправят вас в Теллюрайд. — Нет, Хэм. — Не знаю… по крайней мере, шериф Рутан не отстает от нас ни на шаг.

Мы вошли к Армстронгу в контору, и теллюрайдский шериф Рутан вошел вслед за нами и сел. Тогда я заявил, что хочу быть немедленно арестован здесь, в Денвере, за «публичное оскорбление национального флага». Покойный Хэм Армстронг был сообразительный человек… Как только он подписал приказ об аресте, я вынул и отдал ему мой шестизарядный револьвер, о котором все почему-то забыли. — «Я вас предупредил, что не поеду в Теллюрайд, — сказал я. — Во всяком случае, в Теллюрайде у меня было бы больше неприятностей из-за оскорбления флага, чем в Денвере из-за убийства этого шерифа». Шериф Рутан побелел, а Хэм уставился на меня, как на привидение: — «Ради всего святого, Билль, что вы хотите этим сказать?» — «Ничего, Хэм, просто я убил бы его, если бы не нашел другого способа здесь остаться». После этого меня отвезли в городскую тюрьму, и Армстронг дал мне телефон и письменный стол, чтобы я мог работать».

— А как же суд? — спросил Ричардсон.

— На суд я явился с коллекцией табачных мешков, сигарных коробок и консервных банок, украшенных рекламными изображениями американского флага. Их десятками присылали мне неизвестные друзья. Между прочим, они раздобыли флаг Бостонского делового клуба, с очень красноречивыми надписями на полосках. Но лучше всего все-таки выглядела рабочая карточка агентства Пинкертона, потому что на ней всевидящее око изображено в кольце национальных звезд и полос…

— И что же? — перебил Ричардсон.

— В тот раз им пришлось меня оправдать… Любопытная история, правда?

— Да. В особенности для человека, посвятившего свою жизнь изучению американского права.

— Дорогой Ричардсон, бесплодное занятие, которому вы посвятили свою жизнь, по-видимому, развивает в вас меланхолию…

Адвокат Ричардсон угрюмо жевал сигару на скамье под розовыми кустами.

— Мне не нравится ваше дело, Билль… С каждым днем мне все меньше нравится это дело.

— А что говорит Дарроу?

— Билль, если вы хотите знать правду, Дарроу говорит, что в своей практике, он редко встречал такое количество людей, объединенных желанием повесить одного человека…

Хейвуд медленно разжег погасшую трубку.

— Ричардсон, в часы, когда вы будете особенно удручены ходом нашего дела, приходите сюда. Мы с Джимом постараемся вас развлечь.

— …Довольно. Я все поняла… Мак-Парланд знает стенографию?

— Нет.

— Вы уверены?

— Да.

— Хорошо. Какие он употребляет блокноты?

— Среднего размера. Все мы там употребляем эти блокноты.

— Дайте.

Молли наклонилась над свежим блокнотом. Фигуры небывалого алфавита быстро текли из-под карандаша.

— Что это? — сказал Крейн.

— Ничего, стенографическая запись.

— Стенографическая запись… чего?

— Ничего… Кажется, нам пора.

Молли шла рядом с Джеральдом Крейном, агентом № 43. Он вел ее От вокзала Денвер — Крипл-крик на улицу Операхауз 17. Он шел, в темноте закрывая лицо поднятым воротником и козырьком кепи, опущенным на переносицу. Осенняя темнота блестела на улицах Денвера фонарями и мокрыми тротуарами. В жизни Молли это была са-змая странная из всех прогулок.

— И он всегда тут же уничтожает черновики?

— Он их рвет на куски, — сказал Крейн, — и бросает в огонь.

Дом 17 по улице Операхауз отличался от соседних домов вывеской:

Денверская областная контора Национального сыскного агентства Пинкертона.

— Дама со мной, — негромко сказал Крейн, и швейцар снял перед Молли кепи с тусклыми золотыми буквами НСАП.

Они прошли несколько комнат со шкафами, ремингтонами и конторскими столиками под зеленой лампой. В. последней комнате сонно торчали ночные дежурные. В коридоре встретился сыщик Риддель. Он посмотрел на Крейна, застегивая перчатку, и не поклонился, потому что агенты Пинкертона без особой надобности не узнают друг друга в лицо.

Крейн вошел в кабинет Мак-Парланда. За последние дни на столе наросли и спутались бумаги, уже готовые поглотить любое постороннее тело. Они с легкостью засасывали карандаш, чековую книжку, пресс-папье или куски сургуча. Сигара, не потухая, курилась в усах Мак-Парланда или на скользком краю фарфоровой пепельницы. Пепел, как легкая накипь, лежал на толстых бумажных волнах.

— Сэр, я привел…

Поверх стола Мак-Парланд смотрел на Крейна странными глазами человека, который не ложился две ночи подряд.