Агата Кристи - Кривой домишко

— Но следует здраво смотреть на вещи. Теперь мы сможем пожениться, София. Теперь у тебя нет никаких причин откладывать нашу свадьбу. С семьи Леонидисов подозрение снято.

Она пристально посмотрела на меня. Я, пожалуй, впервые по-настоящему разглядел, какой яркой синевы были у нее глаза.

— Ты прав, — промолвила она. — Наверное, теперь мы вне подозрения. А действительно ли мы вне подозрения? Ты в этом уверен?

— Девочка моя, ни у одного из вас никогда не было и намека на мотив для совершения убийства.

Лицо ее неожиданно побелело.

— Кроме меня, Чарльз. У меня-то был мотив.

— Ну да, конечно… — озадаченно пробормотал я. — Но на самом деле не было. Видишь ли, ведь тебе не было известно о содержании завещания.

— Я знала, Чарльз, — еле слышно сказала она.

— Что такое ты говоришь? — Я уставился на нее в изумлении и почувствовал, как покрываюсь противным холодным потом.

— Я с самого начала знала, что дед оставил все свои деньги мне.

— Но каким образом?

— Он сам сказал мне об этом. Недели за две до того, как его убили. Совершенно неожиданно он тогда сказал мне: «Оставляю все свое состояние тебе, София. Когда меня не будет, забота о семье ляжет на твои плечи».

Я посмотрел на нее в изумлении.

— Ты никогда не говорила мне об этом.

— Не говорила. Видишь ли, когда все они объясняли, как подписывалось завещание, я подумала, что, может быть, он ошибся… что просто вообразил себе, что оставил деньги мне. Или что он написал завещание, в котором завещал деньги мне, а потом оно потерялось и никогда не найдется. Я не хотела, чтобы оно нашлось… я боялась.

— Боялась? Почему?

— Думаю, что… из-за убийства.

Я вспомнил ужас в глазах Бренды… безысходный первобытный ужас. Вспомнил ужас, который изобразила на своем лице Магда, показывая, как сыграла бы роль убийцы. София не стала бы впадать в панику, но она была реалистом и полностью отдавала себе отчет в том, что завещание Леонидиса бросит подозрение на нее. Теперь я лучше понимал (а может быть, мне только казалось, что понимал) причину ее отказа от помолвки со мной и ее настойчивую просьбу, чтобы я докопался до истины, потому что ей могла помочь только правда. Я вспомнил, с какой горячностью, близкой к отчаянию, она это говорила.

Мы повернули назад и пошли по направлению к дому, и тут неожиданно мне вспомнилось еще кое-что из того, что она тогда сказала.

Она сказала: «Я думаю, что тоже могла бы убить кого-нибудь», добавив затем: «Но, конечно, если бы игра стоила свеч».

Из-за поворота дорожки, проложенной в альпинарии, энергичной походкой к нам приближались Роджер и Клеменси. Мешковатый твидовый костюм Роджера был ему куда больше к лицу, чем городская одежда. Он, казалось, был в радостном возбуждении. Клеменси хмурилась.

— Привет, парочка! — воскликнул Роджер. — Наконец-то! Мне уж стало казаться, что они никогда не соберутся арестовать эту злодейку. Не понимаю, почему они выжидали так долго? Ну теперь-то она арестована… а заодно и это ничтожество — ее приятель… надеюсь, что их обоих вздернут на виселицу.

Клеменси нахмурилась еще сильнее.

— Не будь таким варваром, Роджер, — сказала она.

— Варваром? Что за вздор! Совершено преднамеренное хладнокровное убийство беспомощного доверчивого старого человека… и когда я радуюсь, что убийцы схвачены и понесут наказание, меня называют варваром! Уверяю вас, что охотно задушил бы эту женщину своими руками.

— Вы ведь были рядом, когда за ней приехала полиция? Как она это восприняла?

— Это было ужасное зрелище, — сказала Клеменси.

— Ну хорошо, хорошо, дорогая… но тебе не понять этого. Ведь это не твоего отца убили. Я-то любил своего отца. Как ты этого не понимаешь! Я любил его.

— У меня было время, чтобы понять это, — заметила Клеменси.

Роджер полушутливо продолжал, обращаясь к ней:

— Ты совершенно лишена воображения, Клеменси. А если бы, предположим, отравили меня?..

Я увидел, как она закрыла глаза и сжала кулаки.

— Не смей даже в шутку говорить такие вещи! — резко произнесла она.

— Крепись, дорогая, скоро мы будем далеко от всего этого.

Мы двинулись по направлению к дому. Впереди шли Роджер и София, а мы с Клеменси замыкали шествие. Клеменси сказала:

— Теперь-то, наверное, они нас отпустят?

— Вам действительно не терпится уехать отсюда?

— Мое терпение на исходе.

Я взглянул на нее с удивлением. Встретившись с моим взглядом, она чуть заметно улыбнулась вымученной улыбкой и кивнула.

— Разве вы не заметили, Чарльз, что мне все время приходится бороться? Бороться за собственное счастье. За счастье Роджера. Я так боялась, что семья вынудит его остаться в Англии, что мы так и будем всю жизнь связаны по рукам и ногам семейными узами, задыхаясь от них. Боялась, что София предложит ему ренту и он останется в Англии, решив, что это будет означать больший комфорт и удобства для меня. Беда в том, что Роджер не слушает никаких доводов. В его голове рождаются идеи… надо сказать, что обычно это бывают самые нелепые идеи. Он плохо разбирается в жизни. Он похож на своего отца, считая, что счастье женщины непременно связано с наличием комфорта и денег. Но я буду бороться за свое счастье… буду. Увезу Роджера и обеспечу ему такой образ жизни, который ему подходит и при котором он не будет чувствовать себя вечным неудачником. Хочу, чтобы он жил для меня… вдали от всех этих людей… далеко, далеко.

Она говорила это негромко, торопливо, с какой-то ноткой безысходности в голосе, поразившей меня. Я тогда не понимал, в каком крайнем напряжении она находилась. Не понимал также, насколько отчаянным было ее собственническое чувство к Роджеру.

Мне вспомнилось замечание, оброненное Эдит де Хэвиленд. Странная у нее была интонация, когда она неожиданно произнесла: «Бок о бок с этим живет идолопоклонство». Хотел бы я знать, не Клеменси ли она имела в виду!

Роджер, думалось мне, любил своего отца сильнее, чем кого бы то ни было, даже больше своей жены, хотя был преданным супругом. Тогда впервые я осознал, насколько упорным было желание Клеменси добиться, чтобы муж принадлежал только ей. Я понял, что любовь к Роджеру составляла весь смысл ее существования. Он был не только ее мужем, но и ее ребенком.

К парадному входу подъехала машина.

— А вот и Джозефина вернулась, — сказал я.

Из машины вышли Джозефина и Магда. Если не считать забинтованной головы, Джозефина выглядела прекрасно.

Она немедленно заявила:

— Хочу проведать своих золотых рыбок. — И поспешила в нашу сторону, направляясь к пруду.

— Дорогая! — воскликнула Магда. — Тебе лучше было бы сначала подняться к себе в комнату, отдохнуть и, может быть, выпить немножко питательного бульона.