Райнов Богомил - Человек из прошлого

— Ага, — повторяю, сажусь и оглядываюсь. — Не вижу, однако, здесь портрета вашего недавнего квартиранта.

— А вы знаете, что почти угадали? — говорит Лида, снова улыбаясь. — Я действительно собиралась писать его портрет, но была занята двумя большими пейзажами. Ну ничего» время есть, и портрет напишу.

— Время есть, это верно. Плохо только, что модели уже нет.

Художница смотрит на меня вопросительно. Я тоже смотрю на нее и говорю:

— А сейчас вы почти угадали. Да, это так: умер человек.

— Жалко…

— Портрет? Или…

— Ну что вы: "портрет1'… — хмурится Лида. — Человека жалко. Хотя…

— Что — хотя? — интересуюсь я.

— Хотя он был из тех людей, которые вызывают не только сожаление, но и что-то вроде страха.

— Страха?

— Ну да, страха. Когда видишь, как он сидит молча там, в углу на стуле, со своей длинной шеей, на которой выступает адамово яблоко, торчащее над крахмальным воротником, с погасшим и все же каким-то настороженным взглядом, с этим носом, изогнутым, как хищный клюв, всегда вспоминаешь орла-стервятника в зоологическом саду. Так и хочется его нарисовать, похожим на старую и уставшую разбойницу-птицу…

— Интересно… хотя и не очень привлекательно. А он часто тут сидел, возле вас?

— Каждый день. Там нет печки, и, поскольку уже холодно, я приглашала старика сюда, в тепло. Он входил, садился на стул в углу и так и сидел часами, почти не двигаясь.

— Идеальная модель. А что он говорил в паузах?

Лида наморщила нос с легким презрением:

— О чем может говорить такой человек?.. Человек, пришедший из прошлого… Так я и собиралась назвать портрет: "Человек из прошлого". Редкий экземпляр породы, которая питалась только награбленным и теперь почти исчезла. Вы лично были знакомы с ним?

— Познакомились, — говорю. — Впрочем, совсем бегло. Это было в зале для аутопсии.

Лида снова нахмурилась:

— Там — другое дело. Надо было видеть его тут, как он сидел, сжавшись, на своем стуле, — словно дремал и подкарауливал кого-то одновременно. Человек, для которого не было больше смысла грабить, которому уже некого было грабить, у которого не было уже сил грабить, но чьи рефлексы хищника до сих пор сохранились.

— Гм… У вас, я вижу, склонность к анализу. Наверное, профессия ваша этого требует. А у моей профессии более скромные запросы. Так о чем, говорите, вы беседовали с "хищником"?

— О чем можно с таким беседовать? — отвечает Лида почти с досадой. — У него в голове все крутилось вокруг денег. Достану новый холст: "Дорого ли сейчас полотно? — спрашивает. — А краски? Много ли красок уходит на картину? А за сколько можно продать, скажем, эту картину?" И все в таком роде. Помню, писала один пейзаж. "Кому вы его продадите?" — спрашивает. "Я, в общем-то, не думаю его продавать", — говорю. "Тогда зачем рисовать?" — "Так, нравится мне". Не может этого понять. Делать что-то, не будучи уверенным, что сбудешь, — это ему представляется бессмысленным.

— Действительно, интересно, — замечаю я, пытаясь сдержать зевок.

— А о себе он что-нибудь говорил?

— Ничего. Один-единственный раз речь зашла о годах, проведенных им в тюрьме. "Долго сидел, — сказал он. — Но совершенно заслуженно".

— Умное признание.

— Да, но он имел в виду совсем другое. "Каждая глупость, — говорил он, — наказывается. Моя глупость состояла в том, что я не бежал пятого сентября". Какого разговора вы хотите от человека, который не понимал, что вся его жизнь была сплошной глупостью.

— Только глупостью зловещей, — уточняю я. — За которую расплачивался не он один.

— Вероятно, — ¦ соглашается Лида.

Наступает короткая пауза, которая предоставляет девушке возможность вспомнить о своих хозяйских обязанностях.

— Чем вас угостить?* — спрашивает она и, чтобы предупредить слишком большие претензии, быстро добавляет: — В сущности, у меня есть только коньяк.

"Единственное, что я пью", — чуть не вырвалось у меня, но я вовремя сдерживаюсь — мой визит носит чисто официальный характер. Поэтому я стоически отказываюсь:

— Мерси. Не переношу алкоголь. Я бы закурил сигарету— если разрешите и если все эти ваши бутылки не содержат взрывчатых веществ.

— Курите спокойно. Можете даже угостить и меня.

Закуриваем. Лида садится на табуретку возле меня и довольно неуклюже пытается справиться со своей сигаретой.

— Честно говоря, я не курю и дыма терпеть не могу, но говорят, что в курении есть какой-то артистизм. А вы как считаете?

— Я не задумываюсь над этим. В данной области я просто скромный эмпирик. А какие у вас еще впечатления от поведения Медарова?

— Впечатления?.. Больше всего меня, например, удивляла его отчужденность от окружающего мира. Я видела, как он возвращается после обеда из ресторана… Он выпивал там рюмку мастики… Идет медленно, смотрит в землю, с палкой и в черном пальто. Какая-то тень из прошлого, попавшая по нелепой случайности в наше время, в нашу жизнь, на свет солнечного дня, в обеденную сутолоку, — человек из прошлого, полностью изолированный от всего, что делается вокруг… Так я и хотела назвать картину: "Человек из прошлого"… — Лида снисходительно улыбается:

— Картины рисуют не только для украшения дома. Это человеческий документ…

— В наших архивах достаточно подобных документов. Не нужно заполнять ими еще и искусство.

— Ваше замечание заслуживает внимания, — говорит Лида, скользя взглядом по моему лицу. — А что вы думаете об абстракционизме? Меня интересует мнение неспециалиста на этот счет.

— В таком случае спросите своего отца.

— Отца?! — Лида гасит сигарету о мольберт, решив наконец отказаться от досадной затеи. — Для моего отца существует одна-единственная тема: мученический путь Косты Сиракова в этой бренной жизни. Наверно, он успел ввести вас в эту тему?

— Кажется, да. А почему вы не сделаете что-нибудь, чтобы хоть отчасти сгладить отношения ваших родителей?

— Потому что, несмотря ни на что, я их люблю и, следовательно, не желаю их гибели.

— Не совсем вас понимаю.

— Если мне удастся их помирить, это будет для них смертью. Они умрут в тот же день. Оба.

— Подумайте!

— Да-да. Если лишить отца его мученической позы, а мать — ее нытья, это значит превратить их жизнь в истинный ад. И они исчезнут.

— Пожалуй, — соглашаюсь, — вы лучше их знаете. И вообще, это к делу не относится.

Я поднимаюсь, чтобы загасить сигарету, нахожу какую- то глиняную посудину и, поскольку я уже встал, решаю, что могу уходить.

— Но вы все-таки не высказали мне свое мнение об абстракционизме… — говорит Лида, видя, что я застегиваю плащ.

— Как раз в данную минуту я его уточняю. А вы что думаете о дактилоскопической экспертизе?

— Абсолютно ничего, — пожимает плечами Лида. — И кроме того, не вижу связи…