Райнов Богомил - Человек из прошлого

Слышен сладкий голос Далиды. Это напоминает мне о том, что мой рабочий день фактически закончен. Значит, я могу поставить на нем точку чашкой кофе и рюмкой коньяка, несмотря на его пониженное качество.

Уже через две минуты я водворен симпатичной официанткой за треугольный столик у витрины, к большому неудовольствию уже сидящей за ним парочки.

— Надеюсь, я вам не помешаю? — произношу я почти без злорадства.

Молодые люди вообще не удостаивают меня ответом. По молчаливому согласию они решают вести себя так, словно к столику приставили еще один стул.

— …Если ты не читал Фрейда, говорю ему, зачем рассуждать о фрейдизме, — рассказывает кавалер даме, завершая начатый эпизод. — А он: "Вовсе не нужно, — говорит, — глотать Огюста Конта вместе с обложкой, чтобы знать, что такое позитивизм".

— Хорошо ты ему врезал, — оценивает дама, которой, кстати, вряд ли больше восемнадцати лет.

Кавалер значительно старше. Он приближается к двадцати. Преклонный его возраст подчеркнут и чем-то вроде бороды, едва проклюнувшейся, но заботливо оформленной по контуру лица в виде тонкой дуги.

— А, все это ерунда, — возражает кавалер, постукивая по столику сигаретой, которую, очевидно, давно уже собирается закурить. — Огюста Конта можно и не читать, потому что он уже — прошлое. А Фрейд еще и теперь — предмет споров. Значит, если хочешь спорить о фрейдизме, надо прежде всего прочесть Фрейда. Я думаю так.

— Ты прав, — соглашается дама.

— Хотя для меня лично Фрейд — пройденный этап. И вообще — это сплошной туман. Но читать его надо.

— Зачем же его читать, если это туман? — спрашивает дама.

— Пожалуйста, — вмешивается официантка, которая приносит мне кофе и коньяк.

Тут девушка вынуждена временно выйти из состояния изоляции, чтобы освободить мне краешек стола, заставленного рюмками, тарелками и дамскими аксессуарами. Но едва официантка удаляется, я снова становлюсь стулом и Фрейд воцаряется в качестве темы разговора.

Тяну с наслаждением свой напиток цвета старого золота и решаю, что его вкус не столь уж плох. Рассеянно смотрю через витрину на улицу. С высоты своего первого этажа вижу освещенные белые фасады новых современных зданий, созвездие флюоресцентных сияний над газонами, гирлянды фар на шоссе и далеко вправо тысячи трепещущих огоньков вечернего города. Но город и здесь, вокруг меня. А когда-то, много лет назад, учительница водила нас в это самое место на экскурсию. Природа здесь была почти девственной — травянистые холмы, безвременник, какие-то растения с колючими и терпкими плодами — их волоконца обдирали горло, — стада овец, к которым не давали приблизиться злые собаки, а там, напротив, — пожелтевшие осенние кустарники, в которых, может быть, скрывались индейцы.

Да, времена меняются, как гласит латынь. Сейчас здесь, в этих местах, поет Далида и юнцы рассуждают о фрейдизме, а в былые времена преданный вам Петр Антонов плелся в конце цепочки школьников, спотыкался о неровности заросшей сорняками почвы, скрывающей неизвестные опасности. Мое место всегда было позади — чтобы не портить красивой картины, потому что я был одет хуже всех. Одежду для меня всегда делали из старой одежды отца. И поскольку отец был принужден обстоятельствами донашивать свою одежду до последнего, мои новые костюмы уже с самого начала изобиловали заплатами, которые мастерски накладывала моя мать. Все это обеспечивало мне постоянное место в конце школьной цепочки. И надо сказать, я был этим доволен. Когда идешь сзади, никто на тебя не обращает внимания, и ты можешь свободно размышлять о своих делах. Что я и делал.

В отчетный период, о котором зашла речь, мысли мои были направлены главным образом на то, как стать вратарем национальной сборной по футболу. Я рассчитывал показать всему миру, что значит быть истинным вратарем. Собирался я это сделать, забив неотразимый гол — гол века — вратарю противника. План мой был отчаянно смелым и в то же время очень простым. В тот момент, когда нападающий соперников направит мяч в мои ворота, я остановлю его ногой, сделаю вид, что посылаю игрокам, а на самом деле ринусь вперед, пересеку все поле и вобью в сетку противника надежный гол, который все будущие поколения будут изучать по футбольным учебникам.

К сожалению, этот мой проект, хотя и легко осуществимый, так и не был реализован. Причина была не только в том, что меня не включили в национальную сборную, но и в том, что мне ни разу не пришлось дотронуться ногой до настоящего футбольного мяча. Такими мячами могли играть только буржуйские сынки. А в нашем квартале в обращении были тряпичные мячи, которые, несмотря на то, что были твердыми и не очень прыгучими, устраивали нас, но в международных матчах почему-то не использовались.

Отпиваю еще глоток коньяка, уделяя определенное внимание кофе, уже достаточно остывшему. Пара за столиком, успокоенная моим отсутствующим видом, перешла от разговора о фрейдизме вообще к вопросу о половом инстинкте и, в частности, о половом влечении.

— Не могу понять, чем тебя очаровала эта Веса, — вполголоса говорит дама.

— Ничем она меня не очаровала… Просто культурная девушка, — оправдывается тоже вполголоса читатель Фрейда.

— Культурная, как же!.. Если у девчонки большие груди, ее непременно объявляют культурной.

— Ну зачем ты так… — возражает полубородатый, положив успокоительно руку на руку своей дамы.

Со свойственной мне скрытностью я снова заглядываюсь на витрину, и мысли мои возвращаются к предыстории Петра Антонова. Вслед за мечтами о футбольной карьере пришли музыкальные увлечения. Понятно, это произошло в связи с "Серенадой Шуберта”. Шел такой фильм в школьном кинотеатре, билеты там были сравнительно доступны, и главный герой, который исполнял роль самого Шуберта, играл на скрипке упомянутое произведение под окном своей любимой. Лента была порядочно поцарапана, так что казалось, будто картину снимали под проливным дождем, хотя дождя никакого не было, и стоны скрипки были столь трогательны, что у меня щемило средце. Могу заметить в свое оправдание, что обстоятельства были достаточно смягчающими: голос мой только-только начинал ломаться, и вообще я находился в том возрастном периоде, в котором многие пишут стихи. Мое увлечение было даже еще более невинным, чем стихи, по той простой причине, что я ни разу не дотрагивался до скрипки. "Скрипка! Какие глупости!.. — сказала мама. — Ты имеешь понятие о том, сколько стоит скрипка? Эти вещи для богатых людей!”

— Ладно, проехали! — прошептала в этот миг несколько нервозно дама возле меня и вырвала свою руку из руки кавалера. — Надоело слушать про эту Весу.

— Но я-то при чем? Ты же сама о ней заговорила, — оправдывается юный фрейдист.