Джон Карр - Тот, кто шепчет

– Вы попытались завладеть Риго в ресторане Белтринга?

– Да. – Она быстро кивнула и стала смотреть в окно. – Когда вы сказали, что ищете библиотекаря, мне пришло в голову… «О Господи! А вдруг…» Вы понимаете, что я имею в виду?

– Да. – Майлс кивнул. – Мне ясен ход ваших мыслей.

– Вы были так очарованы этой цветной фотографией, она настолько околдовала вас, что я подумала: "А что, если я признаюсь ему во всем? И, поскольку ему нужен библиотекарь, попрошу его найти Фей Ситон и рассказать ей о существований человека, который знает, что она стала жертвой гнусной инсценировки? Возможно, они встретятся в любом случае, но если я еще и попрошу разыскать ее?!

– И почему же вы ничего мне не рассказали?

Барбара вертела в руках сумочку.

– О, не знаю. – Она быстро покачала головой. – Я уже говорила вам тогда, что это была всего лишь моя глупая фантазия. А возможно, меня немного задело, что Фей сразу покорила вас.

– Но послушайте!…

Не обратив внимания на его слова, Барбара торопливо продолжала:

– Но главное: чем вы или я реально могли бы ей помочь? Не вызывало сомнения, что ее признали невиновной в убийстве мистера Брука, а это было важнее всего. Она стала жертвой гнусных слухов, способных отравить жизнь, но нельзя восстановить погубленную репутацию. Не будь я даже так малодушна, чем бы я смогла ей помочь? Ведь я сказала вам перед тем, как выпрыгнула из такси, что не понимаю, какая теперь от меня польза!

– Значит, в этих письмах не содержится никакой информации, проливающей свет на убийство мистера Брука?

– Нет! Взгляните!

Лицо Барбары пылало. Смаргивая слезы, склонив голову с пепельными волосами, она полезла в сумочку и достала четыре сложенных, густо исписанных листа бумаги.

– Это, – сказала она, – последнее письмо, которое Гарри написал Джиму. Он писал его в день убийства. Сначала он сообщает – торжествующе! – о том, что его план очернить Фей и добиться желаемого увенчался успехом. Затем письмо неожиданно приобретает совсем другой характер. Взгляните на конец!

– «Истон»!

Майлс опустил кольцо для ключей в карман и взял письмо. В конце неразборчивым почерком человека, находящегося вне себя, была сделана приписка, над которой обозначено время: 18.45. В трясущемся вагоне мчавшегося поезда слова плясали перед глазами Майлса.

"Джим, только что произошло нечто ужасное. Кто-то убил отца. Мы с Риго оставили его на крыше башни, и кто-то поднялся туда и заколол его. Я должен поскорее отнести письмо на почту и прошу тебя никогда никому не рассказывать, о чем я тебе писал. Если Фей свихнулась и убила старика, когда он пытался откупиться от нее, мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал о том, что это я распространял о ней слухи. Все это может показаться странным, и к тому же я ведь не ожидал ничего подобного. Прошу тебя, старина. Пишу второпях.

Твой Г. Б.".

Жестокость и цинизм столь громко заявляли о себе в этих строках, что Майлс прямо-таки видел пишущего их человека.

Майлс сидел, глядя прямо перед собой, не воспринимая ничего вокруг.

Ненависть к Гарри Бруку затмила его разум, она сводила с ума и обессиливала. Подумать только, ему никогда не пришло бы в голову, что Гарри Брук, или какое-то смутное подозрение все-таки возникало? Профессор Риго неверно истолковывал поступки этого милого юноши. Тем не менее Риго нарисовал – и очень ярко нарисовал – портрет человека нервного и неуравновешенного. Майлс сам как-то назвал его неврастеником.

Гарри Брук, желая добиться своего, спокойно, тщательно продумав все детали, разработал этот дьявольский…

Но если до сих пор у Майлса и возникали некоторые сомнения относительно того, влюблен ли он в Фей Ситон, теперь их больше не было.

Его сердце и воображение не могли устоять перед образом Фей, абсолютно невиновной, ошеломленной, напуганной. Как он смел усомниться в ней! Он смотрел на все через кривые линзы, он спрашивал себя едва ли не с отвращением, смешанным со страстью, какая злая сила таится в этих голубых глазах. А все это время…

– Она не виновата, – сказал Майлс. – Она ни в чем не виновата.

– Да, это так.

– Я скажу вам, как ощущает себя Фей. Не сочтите это преувеличением. Она чувствует, что над ней тяготеет проклятие.

– Что заставляет вас так думать?

– Это не предположение. Я знаю наверное. – Он был совершенно убежден в своей правоте. – Поэтому она так вела себя прошлой ночью. Она, справедливо или нет, полагает, что существуют некие силы, которым она не может противостоять, и что над ней тяготеет проклятие. Я не претендую на то, что могу предсказать, как будут дальше развиваться события, но в этом я уверен. Более того, ей грозит опасность. Доктор Фелл сказал, что, если она попытается осуществить свои планы, может произойти нечто ужасное. Поэтому он приказал мне перехватить ее любой ценой и не покидать ни на мгновение. Он сказал, что речь идет о жизни и смерти. Помогите же мне сделать это! Мы обязаны помочь ей, зная все, что ей довелось пережить. Через долю секунды после того, как мы выйдем из вагона…

Внезапно Майлс замолчал.

Какой-то внутренний слух, какая-то не потерявшая бдительности часть сознания подали ему предупреждающий сигнал. Этот сигнал сообщил ему, что впервые за весь путь поезд подъехал к остановке, а он не слышал ее названия.

Затем, осознав, что находится в ярко освещенном вагоне, он одновременно услышал некий звук, заставивший его окончательно прийти в себя. Это был тот тихий звук, который издают двери, начиная закрываться.

– Майлс! – закричала Барбара, очнувшаяся в тот же самый миг, что и он.

Двери с глухим стуком закрылись. Зазвенела кнопка, которую нажал дежурный. Поезд плавно тронулся с места, Майлс вскочил и, посмотрев в окно, увидел написанное белыми буквами на голубом фоне название станции: «Камден-таун».

Впоследствии он узнал, что кричал что-то дежурному, но тогда он этого не сознавал. Он помнил только, как бросился к дверям и яростно пытался засунуть пальцы между створок, чтобы раздвинуть их. Кто-то сказал: «Полегче, приятель!» Солдат-австралиец проснулся. Заинтересованный полицейский встал.

Все было бесполезно.

Пока поезд, набирая скорость, скользил вдоль платформы, Майлс стоял, повернувшись лицом к стеклянной части двери.

Полдюжины пассажиров устремились к выходу. Тусклые верхние лампы качались от поднявшегося в этом душном помещении ветра. Он прекрасно видел Фей Ситон: в открытом твидовом пиджаке и черном берете, с тем же смущенным, печальным, страдальческим выражением лица она шла к выходу, в то время как поезд уносил Майлса в туннель.

Над Болсовер-Плейс в Камден-тауне нависло темное небо, моросил дождь.