Гарольд Шехтер - Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По

Тут я окончательно понял, что, помимо полнейшего отсутствия даже намека на поэтическое мастерство, доктор Марстон – не что иное, как отъявленный маклак, настолько бесстыдно рекламирующий все, связанное с самим собой, что по сравнению с ним мой друг Барнум мог показаться скромником. Я уже было нагнулся, чтобы поделиться этим мнением с Сестричкой, когда следующие слова Марстона поразили меня до глубины души.

– Прежде чем продолжить свое представление, – заявил он, – я должен сделать признание. Говорят, что зависть – один из семи смертных грехов. Что ж, друзья мои, в таком случае вы смотрите на самого закоренелого грешника, ибо среди вас сидит поэтический гений, которому я завидовал многие годы. За время многотрудного сочинения «Денталогии» я часто обращался за вдохновением к его стихам, и теми высотами, которые мне удалось достичь в моей работе, я в какой-то мере обязан ему. Леди и джентльмены, пожалуйста, прошу вас присоединиться ко мне, приветствуя в наших краях знаменитейшего из писателей – мистера Эдгара Аллана По!

Застигнутый врасплох удивительным поворотом событий, я на какое-то мгновение буквально оцепенел, в то время как зал захлестнула шумная овация, сквозь которую можно было расслышать напевные крики «Никогда! Никогда!» и «Ура Ворону!». Довольно не скоро, подталкиваемый Сестричкой, я встал, раскланиваясь во все стороны и помахивая рукой, выражая признательность неожиданным, хотя, может, заслуженным знакам внимания.

Однако, даже греясь в лучах изливавшегося на меня со всех сторон восхищения, я не мог не заметить, что сидевшие передо мной четыре сестры подчеркнуто не участвовали в общем буйстве.

Они сидели, уставясь перед собой, напряженно сложив руки на груди, – все, кроме одной, по имени Луи, которая, развернувшись, пристально глядела на меня с выражением, которое в полутьме зала мне не удалось хорошенько рассмотреть.

Постепенно здравицы и аплодисменты стихли. Опустившись в кресло, я подумал, что, вероятно, вынес чересчур поспешное суждение о докторе Марстоне и его поэме, достоинствами которой не вполне проникся. Безусловно, это было одно из самых оригинальных сочинений, с какими я когда-либо сталкивался.

В этот момент Сестричка наклонилась и пожала мою руку.

– Ах, Эдди, – возбужденно прошептала она, – разве не чудесно? А ты еще не хотел верить, что в Бостоне тебя ценят по достоинству!

И верно, мое удивление энтузиазмом бостонцев может сравниться разве что с чувством благодарности, – ответил я. – Надо обязательно сказать спасибо доктору Марстону после представления. Он явно человек в высшей степени разборчивый и чувствительный, равно как и редкий, если не уникальный, поэтический талант. Я просто горю желанием с ним познакомиться.

Затем мы обратили внимание на сцену, где доктор Марстон возобновил свое представление. Он начал с непринужденного рассказа, продлившегося минут тридцать, об истории стоматологии – предмете, который, на первый взгляд, вполне мог показаться скучным и утомительным. Однако доктор Марстон довел до совершенства лекторское искусство, которое, как гласит мудрая пословица, должно не только наставлять, но и доставлять удовольствие.

Он был настолько опытен в умении говорить на людях и настолько сведущ в загадочном и часто инородном по происхождению языке своей профессии, что интерес публики не ослабевал ни на минуту. И действительно, на протяжении всей его речи в толпе не смолкали возгласы изумления, когда он рассказывал о причудливых суевериях, известных миру: о древнем веровании, что зубную боль можно исцелить, если плюнуть в рот лягушке, или о том, что человек может защититься от укуса ядовитой змеи, если будет носить ожерелье из резцов оленя, или о том, что молодая жена может обеспечить плодовитость своего чрева, если положит под подушку размолотый коренной зуб покойника.

Особый интерес его выступлению придавали многочисленные стоматологические артефакты, которые он собирал долгие годы. Именно эти завораживающие предметы я и заметил на столе. Не прерывая рассказа, доктор Марстон периодически высоко поднимал один из них и пояснял его значение. Среди этих предметов была ископаемая веточка, которой обитатель доисторических пещер пользовался как зубной щеткой, устрашающего вида щипцы из тех, какими пользовались средневековые цирюльники для удаления зубов, несколько зубов китайской куртизанки, почерневших от постоянного жевания бетеля в соответствии со своеобразным идеалом женской красоты, присущим этой культуре, а также мост работы Поля Ревера.

Эту часть своего представления он закончил, представив на всеобщее обозрение гротескное племенное ожерелье, доставленное мной мистеру Кимболлу непосредственно перед шоу. Поведав аудитории, что это сокровище досталось ему только сегодня утром, Марстон описал его как церемониальное украшение королевы каннибалов Анаму-му с расположенного в южной части Тихого океана острова Нукухева и объяснил, что оно служило талисманом, предохранявшим его обладательницу от злых козней вражеских заклинателей.

К этому моменту на столе оставался всего один предмет, о котором доктор Марстон не упомянул ни словом. Это был огромный, раздувшийся портфель, напоминавший кузнечные мехи. И вот, подняв его обеими руками и покачивая как младенца, доктор подошел к краю сцены и заявил:

– Леди и джентльмены, история стоматологии учит нас, что только один факт недвусмысленно доказывает, как далеко мы ушли от варварских обычаев прошлого. Только подумайте о семимильных шагах, какими продвигалась наука со дней, когда люди пытались вылечить зубную боль, плюясь в лягушек или натирая десны мазью из конского спинного мозга и паутины. Мы должны быть благодарны, что родились под счастливой звездой, в золотой век стоматологии, век изобретений, которые нашим предкам и не снились. Откидывающиеся кресла! Пломбы из амальгамы! Механические боры, приводимые в движение нажатием педали!

Однако из всех благословенных даров современной науки величайший находится здесь, в этом портфеле. В науке он называется закисью азота. Его нельзя ни увидеть, ни потрогать. Но его способность заставлять человеческую душу воспарять в чертоги райского наслаждения поистине чудодейственна.

Первым, еще в далеком тысяча семьсот семьдесят третьем году, его открыл великий Джозеф Пристли. Еще через четверть века другой прославленный химик, сэр Хамфри Дейви, полностью использовал его свойства. На протяжении четырнадцати месяцев сэр Хамфри вдыхал его до двенадцати кварт каждую неделю. И все ему было мало. У него появилось чувство, будто он парит вместе с ангелами в поднебесье. Никакими словами невозможно было описать эти волнующие ощущения.