Гарольд Шехтер - Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По

– Уф! – сказала Сестричка, подчеркнуто передергивая плечами. – Просто смотреть невозможно. В этом есть что-то пугающе болезненное.

– Смерть, запечатленная с таким сверхъестественным реализмом, не может не вызывать тревоги, – согласился я, – даже у такого человека, как я, которого всегда завораживало все мрачное и мерзкое.

Когда мы сидели в ожидании мистера Баллингера, я почувствовал, что близость навевающих печаль фотографий угнетающе действует на мою жену. Достав часы, я увидел, что уже четверть двенадцатого, и собирался предложить Сестричке зайти попозже днем, как вдруг услышал звон колокольчика.

Повернувшись, я увидел, что звон сопровождался появлением господина, которого я сразу принял за дагеротиписта.

– Мистер Баллингер? – спросил я, вставая с кресла.

– Он самый, – ответил мужчина, снимая шляпу и подходя поприветствовать меня.

Когда он приблизился, я увидел, что по возрасту, фигуре и общему облику он удивительно напоминает своего ассистента – настолько, что это скорей всего братья. Однако в отличие от мистера Боудена дагеротипист не хромал. Более того, лицо его было испещрено крапинками, словно он побагровел от натуги.

– Большая честь встретиться с вами, мистер По! – воскликнул он, когда я представился, представил Сестричку и объяснил цель нашего визита. – Также почту за честь сделать ваши фотографии. Знаете, я горжусь тем, что изготовил дагеротипы многих наших литературных знаменитостей, среди них – мистера Лонгфелло, мистера Эмерсона и мистера Лоуэлла.

Не вполне довольный, что меня сравнивают с этими крайне перехваленными личностями, я тем не менее вежливо улыбнулся и спросил, подходящее ли сейчас время для съемки.

– Увы, – ответил мистер Баллингер, посмотрев на часы. – У меня назначена встреча в одиннадцать, и, как я вижу, до нее осталось всего пятнадцать минут.

– Но сейчас уже четверть двенадцатого! – воскликнул я. – Я только что сверялся со своими часами.

– Неужели? – спросил дагеротипист. – Похоже, мои отстают.

С этими словами он потянул за часовую цепочку, нахмурившись, посмотрел на циферблат и, досадливо крякнув, торопливо захлопнул крышку и водворил часы в жилетный карман.

В это мгновение колокольчик зазвонил снова и тучный господин средних лет ворвался в дверь.

– Извините за опоздание, мистер Баллингер, – сказал он, переводя дух. – Дела задержали.

– Не беспокойтесь так, мистер Прескотт, – сказал Баллингер. – Я сам только что пришел.

Догадываясь, что это тот самый человек, которого дагеротипист уже внес в свое расписание, я осведомился, когда мы можем зайти снова.

– Зайдите-ка, пожалуй, через часок, – сказал Баллингер. – Тогда я уже наверняка управлюсь с портретом мистера Прескотта и снова подготовлю оборудование.

– Отлично, – сказал я, и, попрощавшись с дагеротипистом и его клиентом, мы с Сестричкой вышли.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – спросил я, пока мы стояли на тротуаре у входа в студию.

– Прекрасно, дорогой, – игриво ответила она. – Что будем делать целый час?

– Все, что твоей душе угодно.

– Я знаю! – воскликнула она. – Давай посмотрим особняк Хэнкока. А то в другой раз может не получиться.

– Отлично, – сказал я. – Прокатимся на омнибусе.

– Нет, пойдем лучше пешком, – сказала Сестричка. – Такой прекрасный день!

– Сестричка, дорогая, дом Хэнкока по крайней мере в полумиле отсюда, – возразил я. – Хотя это не бог весть какое расстояние, мне бы не хотелось, чтобы ты сегодня хоть немного переутомлялась.

– Ах, Эдди, из-за чего такой шум, – умоляюще и одновременно с упреком сказала Сестричка. – Терпеть не могу, когда ты относишься ко мне как к инвалиду. Если я устану, то скажу, и мы сможем поехать на омнибусе обратно.

Хотя и несколько неохотно пойдя на этот компромисс, я подал ей руку, и мы двинулись в путь прогулочным шагом. Пока мы шли по деловито оживленным улицам, Сестричка заливалась веселой бессвязной болтовней. Как всегда озабоченный состоянием ее здоровья, я несколько приободрился, видя ее в таком жизнерадостном настроении.

Однако случилось так, что попытка Сестрички взглянуть на историческую достопримечательность оказалась обреченной на неуспех.

Не успели мы пройти и четверти часа, как завидели впереди значительных размеров толпу, собравшуюся перед красивым особняком. При первом же взгляде на это скопище меня охватили дурные предчувствия. Как кружащая в небе стая стервятников означает, что где-то поблизости находится падаль, подобные сборища – я знал это наверняка – могут означать лишь, что неподалеку стряслась какая-то беда.

– Интересно, что там такое, – сказала Сестричка.

– Уверен, ничего хорошего, – серьезно ответил я.

Мои предположения о сложившейся ситуации оказались правильными. Когда мы подходили к месту, возле которого собралась толпа, я услышал несколько встревоженных приглушенных восклицаний: «Страшная трагедия!», «Бедная девушка!», «Какой ужас!». Задержавшись возле толпы, я поверх людских голов окинул внимательным взглядом кирпичное здание с широким фасадом. Трое мужчин о чем-то оживленно спорили, стоя на переднем крыльце. Каково же было мое удивление, когда, приглядевшись повнимательнее к этой троице, я узнал в одном дантиста-эстрадника, доктора Ладлоу Марстона, а в другом – его работодателя, не в меру ворчливого владельца музея, мистера Моисея Кимболла!

Сестричка тоже узнала их.

– Смотри, Эдди! – воскликнула она. – Ведь это…

Не успели последние слова вопроса сорваться с ее губ, как Марстон, словно наделенный сверхъестественной способностью, позволившей ему интуитивно угадать наше присутствие, внезапно посмотрел в нашу сторону. Его глазки чуть не вылезли из орбит; схватив хозяина музея за руку, он повернул его к нам и возбужденно указал на то место, где мы стоим. Не успел мистер Кимболл заметить меня, как тут же сказал несколько слов Марстону, который поднял руку и категоричным жестом поманил нас.

– Кажется, нас просят подойти, – озадаченно заметил я. – Пошли, Сестричка.

Положив руку на талию жены, я провел ее сквозь толпу зевак, беспрекословно расступавшуюся перед нами. Подходя к дому, я заметил на лице дантиста совершенно ошеломленное выражение, в то время как Кимболл выглядел угрожающе мрачным, еще более мрачным, чем в нашу последнюю встречу. Третий джентльмен, мне не известный, был мужчиной лет тридцати, мощного телосложения, распространявший вокруг себя осязаемую атмосферу властности. Его довольно красивое лицо словно все обратилось в суровый оценивающий взгляд, которым он буравил меня сквозь прищуренные веки.

Через секунду мы с Сестричкой уже подошли к дому. Едва мы поднялись на крыльцо, как Марстон стиснул мою правую руку своими двумя, как будто приветствуя пропавшего без вести брата.