Татьяна Степанова - Все оттенки черного

— Как-как, через калитку, вот как! — буркнул он нарочито грубо и вприпрыжку через участок побежал к дому. Тайной дыры в заборе он с Хованской делиться не собирался, предпочитая сделать солидный крюк через чужой участок и улицу.

— А что, Антоша такой религиозный мальчик? — сухо осведомилась Катя, когда он скрылся за деревьями. — Я помню, он и в прошлый раз что-то странное говорил на эту тему. А что, Смирнову Олегу Игоревичу этот фрагмент «Исповеди» из уст Антоши тоже по сердцу пришелся?

— А как же! До слез растрогался. И на вас это произвело сильное впечатление. — Хованская смотрела на Катю, на губах ее блуждала смутная, почти нежная улыбка. — Я говорила: вы очень, очень впечатлительная натура, Катенька. Таких людей мало. Из нашего же счастливого, мало чем обремененного поколения — вообще единицы. Многие, даже если кричать им в ухо, не услышат такого вот Блаженненького. И какая им разница — пародия ли то или молитва… Все равно ведь ОН никогда ни на какие наши слова, ни на какие наши мольбы и просьбы не отвечает. Никогда и никому.

Катя аккуратно поставила корзинку с ягодами, которую держала в руке, на землю.

— Почему это вы решили, что ОН никому не отвечает? — спросила она, все еще видя перед собой эту улыбку — улыбку вновь воскресшего Чеширского Кота. — Быть может, это только к вашим молитвам Бог глух?

Хованская все смотрела на нее.

— Помните; Катенька, у Казандзакиса <���Н. Казандзакис (1885-1957) — греческий писатель, автор романа «Последнее искушение Христа» и др.> место есть одно любопытное в романе, когда сын плотника из Назарета один и в пустыне. В ночи. И видит тощего шакала, издыхающего с голода. И он сердцем своим хочет помочь, чтобы даже эта тварь, грязная и паршивая, не страдала. Хочет стать падалью, гниющим мясом, чтобы накормить собой шакала и тем спасти. Я вот все думаю: если, этот сын плотника из Назарета действительно способен на такую любовь, на такое самопожертвование для всех без исключения, отчего же он так долго, так упорно, так глухо молчит?

— У Антоши разрезана рука, — резко сказала Катя. — Я такой порез уже видела у Олега Игоревича и… — Она осеклась, не желая пока даже касаться обстоятельств убийства на Май-горе. — Не кажется ли вам, милая моя Юлия Павловна, что в конце концов придет время давать объяснения?

— По какому поводу и кому? — Хованская прищурилась — Что мой воспитанник в свои двенадцать лет, когда его сверстники тупеют от виртуальных забав, знаком с текстом «Исповеди»?

— Нет. Почему вы так презрительно и зло именуете Иисуса «этим сыном плотника из Назарета»?

Катя чувствовала на себе ее взгляд. Даже когда она обогнула сарай, подошла к дому, взошла на крыльцо и захлопнула за собой дверь, все равно за спиной были эти стерегущие, умные, прищуренные серые глаза…

У калитки послышались голоса. Нина вернулась. Взволнованная Катя выглянула в окно: точно — Нина, а с ней — надо же — Никита! Видимо, они со следователем уже закончили допросы дачников. Что-то больно быстро!

Она открыла калитку. Колосов якобы помогал Нине, которую встретил на шоссе, нести сумку от магазина. И сделал это явно небескорыстно: по дороге домой съел половину белого, только что купленного батона. Голодающий, исхудалый сыщик представлял трогательное зрелище. Нина за рукав куртки тянула Колосова в дом:

— Сейчас быстро чай поставим, позавтракаете у нас, вы же говорите — со вчерашнего вечера ничего не ели!

Никита неуклюже и кокетливо отказывался:

— Да, девочки, милые, рад бы, не могу, ждут меня дела, я вот только на секунду заскочил…

А батон стремительно исчезал кусок за куском. Впору было снова отправляться в магазин…

Катя наскоро рассказала им о том, что произошло в их отсутствие. Вела себя она при этом очень эмоционально. Никита выслушал, не прекращая жевать, кивнул: ладно, мол, понял, разберемся, не волнуйся так. Попросил чая — «в горле что-то пересохло»…

— Никита, вы уезжаете, а что же нам-то теперь делать? — задала свой любимый вопрос Нина Картвели.

— Ничего пока. К людям этим не ходите, не нужно туда сейчас соваться. Если все-таки соседи сами на какие-то контакты начнут напрашиваться, ведите себя осмотрительно. И не переживайте, не бойтесь ничего, все под контролем. Здесь больше не случится ничего плохого.

«Как же, рассказывай», — подумала Катя.

— А когда же вас ждать назад? — доверчиво спросила наивная Нина.

Колосов, как истинный опер, развел руками: как только что-нибудь начнет по делу проясняться…

— Нина, я вот все вас спросить хотел, да забывал. Вы медик по образованию, не подскажете мне, темному, что термин латинский может в медицине означать — «Libido insatiata»? — спросил он вдруг.

Нина пожала плечами.

— Это, кажется, что-то вроде «половая распущенность, половая ненасытность», или, можно перевести, — одержимость. По-моему, это одна из форм истерии с резко выраженным бредом эротического содержания. А что?

— Да ничего. Так. Спасибо.

Катя вся обратилась в слух: это что еще такое? О чем это он?

— А это ничего, что ты вот так в открытую теперь у нас? — спросила она. — А если соседи тебя увидят?

— А пусть видят. — Колосов, обжигаясь, на ходу пил горячий чай, — Кое-кому не мешало бы зарубить на носу, что милиция теперь будет частым гостем на этих богоспасаемых дачках.

— Кого ты имеешь в виду? — Катя была само любопытство и ожидание. — Вы что-то узнали? Что? С кем вы говорили?

— Все, время вышло. — Он поставил чашку, взглянул на часы. — Извини, все вопросы позже. Сейчас в Старо-Пав-ловск на совещание с местными еду…

Он был почти прежний: самообладание, самоуверенность и фантастическое самомнение. Он снова строил из себя великого детектива! Страшно занятого, страшно осведомленного, деловитого и непрошибаемого. Катя чуть не плюнула с досады: нет, он просто невозможный, разве с таким человеком, нет, даже не с человеком, а сплошным медным лбом, можно…

Колосов улыбнулся ей: что еще у нас? Чем снова недовольны? Выше нос, коллега, все будет хорошо. Обещаю. Катя вздохнула и… Нет, даже несмотря на муки неудовлетворенного любопытства, несмотря на всю свою досаду на этого Гениального Сыщика, она была несказанно рада видеть Колосова таким же, как раньше. Таким, несмотря ни на что, он ей нравился больше. Потому что внушал хоть какую-то надежду.

Колосов шел к калитке. Нина на ходу совала ему в карман куртки сверток с бутербродами — на дорожку. Как добрая, заботливая сестренка. Это была чистейшая идиллия, впору спеть даже «Синенький скромный платочек». И от этой смешной идиллии на душе у Кати сразу стало легче.

— Никита Михайлович, к телефону вас, Москва, — начальник Старо-Павловского ИВС заглянул в кабинет, где вот уже час совещались Колосов и оперуполномоченный местного розыска, обслуживающий изолятор временного содержания. Беседа шла о том, как характеризует источник, находящийся в камере вместе с Ищенковым, поведение задержанного. В камере, кроме Ящера, как было доложено начальнику отдела убийств, находились восемь человек: четверо квартирных воров, взятых вневедомственной охраной с поличным при попытке проникнуть на оборудованную сигнализацией загородную виллу директора местной нефтеналивной базы, трое сбытчиков наркотиков, задержанных на городском рынке во время профилактического рейда, и бытовой хулиган-пьянчуга, грозивший во время скандала зарубить топором жену и детей.