Татьяна Степанова - Врата ночи

— А почему они не приедут? — внезапно спросил Кравченко. — Черт... Они что, вообще снимают за тобой наблюдение? Полностью?

— Что случилось? — спросила Катя.

— Сережка говорит — ему только что позвонили из отдела убийств и сказали, что они снимают сегодня сотрудников с его квартиры. Чтобы он их не ждал.

— Почему?

Кравченко пожал плечами. Помрачнел. Катя кинулась к телефону, набрала номер Мещерского:

— Сережа, не волнуйся, это я. Ты что, совсем один сегодня будешь?

— Катенька, какие нетактичные вопросы ты задаешь.

— Я серьезно. Почему никто из наших не приедет? Колосов же сказал... Ты лично с ним разговаривал?

— Нет. С каким-то его сотрудником. Он мне сказал, у них людей не хватает и они вынуждены снять охрану.

— Да почему? В чем дело? Они же обещали!

— Он не объяснил. Торопился куда-то. Возможно, у них что-то случилось. Они заняты чем-то другим. Или, может, по нашему делу есть какие-то сдвиги.

— Я сейчас к тебе приеду. — Катя была сама решимость. — И знаешь что... свари-ка мне кофе. Самый крепкий.

Кравченко приподнялся на своем, как он печально выражался, «одре», наблюдая, как она лихорадочно начала собираться.

— Вот и надейся на ваших ментов, — изрек он. — Кинут за здорово живешь. Эх, — он пошевелил ногой, закованной в гипс.

Катя поставила ему у дивана телефон, пепельницу, коробку с соком, бутылку с минералкой. Поставила таз — на случай, если начнет тошнить. Она сама удивлялась резкой смене своего настроения. Только что ведь на душе было спокойно, легко, и вдруг... Откуда эта тревога? Это лихорадочное беспокойство? Этот страх? Эта уверенность, что сегодня ночью Сережку; Мещерского ни в коем случае нельзя оставлять одного?

— Господи, что там еще стряслось? — она задала вопрос Кравченко, пустоте и самой себе. — Почему они вдруг так резко все поменяли? Почему оставили его без прикрытия?

— Они и прежде на прикрытие оперативное не очень-то расщедривались, Катя...

Она посмотрела на Кравченко.

— Если кто-то вдруг позвонит Сереге... Не я, не этот Колосов — кто-то незнакомый тебе по голосу, — Кравченко был серьезен и задумчив. — Ты сама с ним не говори. Пусть говорит только Сережка. И если вдруг опять начнутся какие-то вызовы вниз, на улицу на переговоры, ты сделаешь все от тебя зависящее, чтобы Сережка туда не пошел. Поняла меня? Если нужно, бери из бара бутылку и лупи его, если будет тебе возражать и рваться выяснять отношения, по башке, оглушай до отключки. Только из квартиры не выпускай. Сразу же звони мне. И дверь не открывай никому. Договорились?

— Договорились. — Катя взяла сумку. — Насчет бутылки ты это здорово придумал. Еще что скажешь?

— А Сереге передай... Нет, это ему сейчас сам внушу — ночь провести наедине, под одной крышей с моей женой... Моей любимой женой, — Кравченко смотрел на Катю. — Это ему так даром все равно не пройдет. Дуэль через платок на пистолетах.

Катя наклонилась и поцеловала его. Выпрямилась, тряхнула волосами, украдкой ловя свое отражение в зеркале прихожей. Вот, значит, как оно складывается. Кравченко болен, что ж, значит, судьба ей выходить на тропу войны. В джинсах, в черной облегающей кофточке она чувствовала себя на «тропе» неплохо. И ужасно самой себе нравилась. Хрупкость, женственность и при этом абсолютное бесстрашие... Да, она не боялась — дома в своей квартире, в родных стенах, ловя на себе взгляд Вадьки, чувствуя на губах вкус его поцелуев, она не боялась ничего. И готова была сыграть роль защитника. Защитницы.

Кравченко поднял руку — жест римских легионеров. Товарищей по оружию. В лифте Катя вдруг вспомнила, что с «римскими легионерами» Кравченко и Мещерского сравнил Михаил Ворон — тогда в баре на неуютной набережной за Курским вокзалом он завел разговор об их еженедельных совместных походах в баню. «В термы», — как он выразился. «Вот дает, — подумала Катя о Вороне. — Это же надо такое выдумать? Легионеры. Особенно крошка Мещерский. А он ведь тогда словно сожалел о чем-то. Или завидовал им?»

Ей повезло: у метро «Парк культуры» она сразу поймала такси. И ровно в девять уже звонила в дверь квартиры Мещерского. Сережка открыл ей в фартуке, наскоро вытирая полотенцем мокрые руки. Катя почувствовала аромат свежемолотого кофе.

— Вадька уже звонил, — доложил Мещерский. Он был рад ее внезапному порыву, но... — И что вы там с ним сообразили? Я что, совсем уже беспомощный, что ли?! Сейчас кофе выпьешь, поужинаешь со мной, и я тебя домой отвезу. И не смей мне возражать!

Катя швырнула сумку на кресло. Нет, ну это надо? Они только и делают, что командуют ею! Но спорить прямо в дверях было бесполезно.

— Я хочу кофе, Сереженька, — кротко призналась она. — Я зверски хочу кофе. Я просто изнываю.

Они чинно пили кофе на кухне. Катя рассказывала Мещерскому о том, как она весь день заботилась о недужном «драгоценном В. А.».

— Надо вызвать врача из поликлиники, — Мещерский хмурился. — Мало ли что его в «Склифе» осмотрели! Все равно еще один врач не помешает. Я завтра же к вам заеду после работы. Если потребуется консультация у специалиста, я...

— Ты же хотел меня сейчас домой везти. Мещерский поднял на нее глаза и... Зазвонил телефон на кухонной стойке. Катя схватила трубку: Вадька колобродничает, скука его грызет в одиночестве!

— Алло, я слушаю.

— Алло! Это кто? Алло! Кто говорит?

Это был не Кравченко.

Голос мужской, абсолютно Кате незнакомый. Неузнаваемый. Хриплый, взволнованный, резкий, прерывистый. И это было как удар. Катя не ожидала, что ЭТО подействует на нее вот так. Молча протянула трубку враз побледневшему Мещерскому. По спине полз холод страха. И сердце дико колотилось. Она смотрела на стол, на кофеварку, на будильник на xoлодильнике. Было еще совсем рано для НЕГО, предпочитающего глухой полночный час Быка. Было всего-то десять часов одиннадцать минут.

Сумерки за окном. Их, точно черные ножницы, кромсали стрижи.

Эксперта-баллиста срочно вызвали из дома. Предварительные результаты баллистической экспертизы Колосов ждал как манну небесную. Скуратова из Берсеневки доставили в прокуратуру. Прокурорские уже полностью смирились, что им, как и розыску, тоже предстоит бессонная ночь. Однако до результатов баллистической экспертизы следователь не стал начинать допроса.

Скуратова взял на себя Колосов. Да что там говорить! Даже если бы прокуратура настаивала с пеной у рта, Никита не уступил бы им своего права первого допроса.

Однако Скуратов не являлся единственным задержанным. Ожидавшего решения своей дальнейшей участи Анатолия Риверса все еще продолжали удерживать под конвоем в одном из кабинетов, хотя время его задержания давно истекло.

Время... В ту ночь они все почти забыли о нем. Но именно тогда, в те часы, у Никиты появилось странное ощущение, что они сами себя загоняют в какой-то дикий цейтнот, рискуя не успеть в чем-то самом главном. В чем?